Затем я отправился дальше и подошел к люку в полу сцены, спустился туда и исследовал страну, откуда появляются прелестные феи и куда проваливаются ужасные демоны. Здесь было совершенно темно и ничего нельзя было разглядеть. В этой заманчивой в воображении стране пахло затхлостью и сыростью, а кроме того, на каждом шагу попадались какие-то снаряды с замечательно острыми углами. Проблуждав здесь ощупью порядочно долго, я ужасно обрадовался, когда наконец нашел выход и решил все дальнейшие исследования делать не иначе, как со свечой.
Выбравшись из этого подземелья, я увидел, что актеры уже начали собираться. На сцене взад и вперед шагал какой-то угрюмый и очень толстый господин; я поклонился ему. Это был режиссер, и потому не удивительно, что он так раздраженно, если не свирепо, ходил по сцене. Не понимаю, отчего все режиссеры такой сердитый и раздражительный народ.
Затем на сцену мелкой рысцой выбежал на вид очень важный маленький человечек, который, как я потом узнал, был лучший комик в нашей труппе, игравший во всех фарсах первые комические роли. Но с первого взгляда, по его деревянному выражению лица, никак нельзя было признать в нем такого таланта. Наоборот, он скорее был похож на человека, у которого начисто отсутствует юмор, или же на оперного либреттиста.
Вслед за ними вошел «резонер», разговаривающий грубым голосом с добродушным на вид молодым человеком, игравшим роли молодых, которых не мог сыграть наш режиссер. После них, спустя некоторый промежуток времени, вошла болезненная маленькая дама, которая всегда ходила с палочкой и жаловалась на ревматизм; выйдя на сцену, она обыкновенно сейчас же садилась на какую-нибудь покрытую мхом скамеечку, с которой ничто ее не могло заставить встать до тех самых пор, пока не приходилось идти домой. Она исполняла роли «старух» и «старых дев». В свое время она играла все роли без исключения и готова была бы играть их и теперь, если бы только ей предложили или позволили их играть. Например, она играла роли Джульетты и няньки Джульетты и, надо отдать ей справедливость, исполняла их одинаково хорошо. Перегримировывалась она замечательно быстро и притом так искусно, что вы, сидя в партере, не дали бы ей на вид больше двадцати лет от роду.
Потом появился джентльмен в изящном пальто, лакированных ботинках, белых штиблетах и лайковых перчатках лавандового цвета. Он размахивал тросточкой с серебряным набалдашником, в левом глазу его был монокль, во рту сигара (конечно, он вынул ее изо рта, как только вышел на сцену), а в петлицу его пальто была вставлена маленькая бутоньерка. Впоследствии я узнал, что он получает тридцать шиллингов в неделю. Вслед за ним сейчас же вошли две дамы (они не имели на него никаких видов; их одновременный приход совпал совершенно случайно). Одна из них была худа, как щепка, и бледна; сквозь ее нарумяненные щеки отчетливо просвечивала морщинистая дряблая кожа, и, в общем, она скорее была похожа на многосемейную, состарившуюся от забот и тяжелой работы даму, чем на актрису. Ее спутница была очень полная, прекрасная сорокалетняя дама с явными признаками фальсификации как лица, так и бюста. Описывать ее костюм я не берусь, потому что никогда не могу запомнить, как были одеты дамы. Знаю только одно, что она произвела на меня впечатление, как будто у нее весь бюст был подложен; спереди — страшных размеров грудь, сзади наверчена масса бантов, кружев и лент, на голове целая пирамида, затем шлейф, и все это таких больших размеров, что она казалась в четыре раза больше своей натуральной величины. Увидев ее, все, даже такое независимое лицо, как режиссер, пришли в такой неописуемый восторг и встретили ее с такой неудержимой, по крайней мере на вид, радостью, что я был в полной уверенности, что эта женщина — олицетворение всех человеческих добродетелей. Однако несколько колких замечаний, отпущенных на ее счет, поставили меня в тупик, пока я не узнал, что это жена директора нашей труппы. Она считалась премьершей нашего театра и играла все эффектные роли, в которых действительно была эффектна. Больше всего она любила играть молодых героинь или невинных девушек, которые умирают во цвете лет и попадают в рай.
Затем труппа состояла еще из двух стариков, одного толстяка средних лет и двух недурненьких молодых девушек, очевидно, обладающих неиссякаемым количеством юмора, потому что они все время держались друг около дружки, хохоча и хихикая в платок. Последним, как и следует быть, пришел антрепренер, который показался мне менее интересным субъектом по сравнению с предыдущими. На меня решительно никто не обратил внимания, несмотря на то что я все время старался как можно чаще попадаться всем на глаза; положение мое не скажу чтобы было очень завидное, я чувствовал себя так же неловко, как вновь поступивший в школу ученик.