Все более или менее известные актеры предпочитают сами одеваться для сцены и шить себе костюмы и в очень редких случаях соглашаются с мнением и вкусом костюмера; такой обычай существует даже в тех театрах, где сама дирекция снабжает актеров надлежащим гардеробом.
Конечно, говоря это, я имею в виду одних только мужчин. Что же касается актрис, то все они, за весьма малыми исключениями, имеют свои собственные костюмы. По-моему, женщины в этом отношении очень счастливый народ, потому что все их платья, начиная со времен мадам Ной и по сию пору, остались одни и те же, только с весьма маленькими изменениями и вариациями. Может быть, я не прав, высказывая только свой личный взгляд на этот предмет. Я твердо убежден, что платье, которое носила мисс Эслейк в «Серебряном короле», точно так же хорошо бы подошло и Офелии. Какая разница между платьем, которое носила королева Елизавета, и платьем миссис Боунсер? Почти никакой, разве только в воротнике или в рукавах, но ведь совсем не трудно спороть одни узкие рукава и нашить другие, широкие с буфами. И зачем только эти актрисы шьют себе так много платьев! Ведь стоит нашить какую-нибудь оборку или сделать одну или две складки на юбке, чтобы изменить фасон женского платья и не отставать от моды.
Хотя кто знает, может быть, все, что я говорю, и неверно.
В течение недели мы несколько раз забегали к нашему театральному костюмеру для примерки, утешая себя надеждой (так делали те из нас, которые были еще мало знакомы с такими господами, как театральные костюмеры), что таким образом к спектаклю костюмы будут вполне готовы и притом будут хорошо сидеть. Но большинство актеров вели себя совершенно иначе. Наученные горьким опытом, они вовсе не заботились о том, как будут сидеть костюмы, и только в день представления или натягивали их на себя изо всей силы, если они были узки, или подкладывали со всех сторон огромное количество ваты и подушек, если они были слишком широки.
Наши уборные (два ряда деревянных чуланов, разделенные узким коридором) помещались над бутафорской комнатой; попасть туда можно было по приставной, сильно качающейся и довольно-таки ветхой лестнице, которую каждый актер старался пробежать как можно скорее, боясь, что она обрушится, прежде чем он успеет достичь цели своего путешествия. Эти апартаменты были тщательно отремонтированы к открытию театра. Все очень большие дыры и щели были заклеены сахарной бумагой, а стены были выбелены таким толстым слоем известки, который явно свидетельствовал, что антрепренер театра не пожалел денег на ремонт. Впрочем, эти комнаты недолго имели такой чистый, приветливый вид: не дальше чем через неделю все эти белила перешли на наши платья и костюмы. Говорили даже, будто одна из этих уборных была вымыта и подметена, хотя я не очень-то верю этому слуху, потому что с тех пор ни разу не видел, чтобы кто-нибудь занимался таким делом; я даже склонен думать, что, должно быть, такую утку нарочно пустил один из актеров по злобе на поденщицу. Услышав об этом, она ничего не ответила, хотя, очевидно, была сильно раздражена и взглянула на сообщившего ей этот слух с таким видом, который ясно говорил, что с порядочными людьми о подобных вещах говорить неприлично.
Две или три двери, ведущие в эти комнаты, еще висели на петлях и при небольшом усилии и некоторой сноровке могли быть закрываемы и открываемы, но в большинстве случаев двери бывали совершенно испорчены и стояли прислоненные к своим косякам, наподобие пьяниц, доставленных к своему дому извозчиком. Единственно возможный способ проникнуть в уборную — отставить их прочь в сторону. Интересно бывает наблюдать, как толстый запыхавшийся актер маневрирует с подобной дверью, стараясь водрузить ее на прежнее место. После целого ряда нечеловеческих усилий, он наконец ставит ее поперек узкого коридора, но в это время снизу поднимается по лестнице какой-нибудь другой актер, которому что-то понадобилось в уборной. Однако попасть он туда не может, потому что коридор заставлен дверью; желая освободить проход, он хватает дверь и начинает тащить ее в свою сторону.
Первый актер никого не видит за дверью, но, очевидно, предполагает, что какой-нибудь дурак подшучивает и дразнит его, и потому с большой силой яростно начинает толкать дверь взад и вперед и, наконец, изо всей силы бросает ее на ноги своего товарища. Такой неблагородный поступок приводит, в свою очередь, в бешенство и второго актера; и здесь уже начинается борьба не на живот, а на смерть. Дверь летает от одной стены коридора к другой, наносит удары обоим соперникам по голове и куда попало до тех пор, пока оба в изнеможении не падают на пол, а дверь на них.