Обстановка в уборных была простая, но все-таки была заметна заботливость дирекции, чтобы артисты ни в чем не испытывали недостатка; так, в каждой комнате стояло по нескольку поломанных стульев. Что касается туалетных принадлежностей, то их было слишком мало для того, чтобы в каждой комнате поставить полный прибор; но театральная дирекция и тут нашла рациональный выход из затруднительного положения. В одни комнаты она поставила только кувшины, а в другие — тазы. Где не было ни тех, ни других, там смело можно было рассчитывать найти мыльницу. Полотенца — тоненькие, узенькие тряпочки с огромными дырами посредине — выдавались по одному на шесть человек, причем раз в каждые две недели. Мыло мы приносили сами, по крайней мере некоторые из нас, а остальные бесцеремонно пользовались чужим.
Одна из комнат была обставлена лучше других и потому возбуждала зависть многих из нас. Дело в том, что там вместо рукомойника стоял старый венский стул с продавленным отверстием, куда вставлялся таз. Но очень скоро завидовать стало нечему; даже собственники этой комнаты и те перестали ею гордиться, а некоторое время спустя первый любовник изломал этот импровизированный рукомойник на мелкие кусочки. Причину такой грубой расправы мы впоследствии узнали от одного недоброжелателя этого актера, который рассказал нам всю историю по секрету. Дело в том, что у этого стула была сломана одна нога, вследствие чего он постоянно опрокидывался и однажды окатил грязной водой новые брюки первого любовника, так что он принужден был весь вечер играть в невообразимо мокрых.
По вечерам, во время представления, около этих комнат блуждал какой-то странный субъект с воспаленными, больными глазами. Он уверял всех, что на его обязанности лежит одевать актеров, хотя он так же был пригоден для этого дела, как и для поварского искусства. Один только раз мы услышали, что он помогал кому-то одеваться, когда Джим отколотил его за то, что тот вылил ему в ужин целую баночку грима. Впрочем, присутствие его иногда было нам с руки, именно тогда, когда требовалось кого-нибудь послать за пивом.
Вообще же убранство и обстановка уборных комнат немного удивили меня, но не разочаровали, потому что раньше, до поступления на сцену, я никогда не думал об этом и не строил относительно них никаких воздушных замков. Я не мечтал встретить там какую-нибудь небывалую роскошь; нет, я относился к ним совершенно равнодушно; зато все мои мысли и стремления были сосредоточены на мифической «зеленой» комнате. Здесь я должен был наслаждаться божественной красотой и преклоняться перед высоким умом и талантом. Моему воображению представлялась роскошно освещенная большая комната с начищенным до блеска дубовым полом, покрытым мягкими, пушистыми коврами; золоченые стены увешаны образцовыми высокохудожественными картинами; потолок расписан кистью великих художников. Во всех углах много мебели, кресел, табуреток и кушеток, на которых мы отдыхаем после нашего артистического труда; тут же стоит чудный рояль, из клавишей которого прелестные белоснежные пальцы извлекают чарующие, волшебные звуки, между тем как я стою, наклонившись, и переворачиваю ноты; всевозможные этажерки и полочки полны старинной фарфоровой посуды и разных безделушек, до которых дамы такие большие охотницы. Сквозь тяжелые, плотные портьеры едва доносится шум внешнего мира и не мешает нам вести мирную, тихую беседу; мерцающий фантастический свет камина освещает испанскую мебель из красного и розового дерева и, отражаясь в больших зеркалах и трюмо, как-то сглаживает и придает всей этой ослепительной роскоши приветливый, уютный вид.
Но в нашем театре не было такой «зеленой» комнаты; я даже никогда и не видал такой комнаты, хотя страстно желал этого. Однажды только я встретил актера, который уверял меня, что видел и даже был в такой комнате; я, конечно, пристал к нему, прося подробно рассказать про нее. Но даже воспоминания этого очевидца не удовлетворяли меня, потому что были крайне сбивчивы и смутны. Например, он не вполне был уверен, где видел ее: в Ньюкасле, Ливерпуле или в Эксетере; в одном только он был твердо убежден, что театр этот давным-давно уже сгорел.