Тогда я с двумя или тремя актерами этой труппы отправился в Ист-Эндский театр, который открывался на очень короткое время также по случаю приезда одного известного всему миру актера. Это был по счету сороковой известный всему миру актер, имя которого я слышу в первый раз. Вследствие этого пришлось сделать заключение, что я очень неразвитой человек и что мое образование в области сценического искусства и всемирных знаменитостей, очевидно, сильно хромает.
Устройство этого театра было довольно оригинальное, так как вход был сделан через ресторан, принадлежащий хозяину театра, но наша маленькая труппа была вполне гарантирована от этого искушения, потому что со всех нас вместе едва ли можно было собрать один шиллинг. Мои финансы были в самом плачевном состоянии. От нескольких фунтов, которые у меня были до поступления на сцену, после того как я накупил себе театральных костюмов, а также истратил на переезды с места на место и т. д., у меня осталось несколько жалких шиллингов. Я чувствовал, что придется распрощаться со сценой, но решил бороться до последней крайности, чтобы избегнуть обычных возгласов: «я говорил, что так будет», «я знал, что рано или поздно тебе придется бросить эту пустую затею», которыми так любят награждать и доводить нас до бешенства наши друзья и приятели.
Желающих поступить в этот Ист-Эндский театр было видимо-невидимо. Но мне почему-то повезло, и я был принят в этот театр, где встретил нескольких знакомых из балаганного театра, которых я покинул; они, очевидно, пришли к тому же заключению, что и я, то есть что нельзя прожить, получая несчастных десять шиллингов в неделю. Театр был открыт только две недели, и за это время ничего особенного не случилось, кроме одного неприятного инцидента со мною, которого я никогда не забуду. Дело в том, что меня страшно осмеяли, а все по вине идиота-режиссера. Давалась мелодрама; действие происходило в каких-то неведомых странах, и потому режиссер настоял, чтобы я надел самый гнусный и безобразный костюм. Я знал, что меня поднимут на смех, и мои ожидания сбылись. Только что я появился на сцене, как вдруг на галерке кто-то громко спросил: «Что это такое, Билл?» Затем другой голос ответил: «А вот угадай, будешь молодцом».
После этого раздался взрыв смеха. Я готов был сгореть со стыда и до того взволновался, что долгое время не мог припомнить и начать свою роль. Наконец, я собрался с силами и только что раскрыл рот, как вдруг кто-то крикнул во всю глотку, голосом, полным удивления: «Ах, черт его возьми, ведь это чучело живое!»
Затем со всех сторон послышались на мой счет шутки и остроты: «Вот бы народу собралось, если бы его выставить в окно магазина!» «Красивый костюм, нечего сказать; только для гулянья по воскресным дням!» «За такого урода смело можно дать тридцать шиллингов!» Нашелся только один добрый человек, который, видя мое замешательство, пожалел меня и сказал наставительным тоном: «Не обращайте на них внимания, дружище; делайте свое дело. Ведь они завидуют вашему костюму». Не знаю, как я сыграл и провел свою роль до конца. С каждой минутой я делался все раздражительнее и все больше и больше волновался, что вызывало еще большие насмешки галерки. Это так на меня подействовало, что потом я несколько дней боялся предстать перед публикой. Конечно, за кулисами все сильно жалели меня, потому что каждый из них не раз испытывал подобные неприятности. Смеяться и издеваться над кем-нибудь очень приятное занятие, но те, над кем смеются, не могут находить это смешным. Сидя в театре, я не могу слышать, когда смеются над актерами. Актеры очень чувствительный народ, и люди, которые осмеивают их, хотя бы и имея на то основания, понятия не имеют, какие причиняют им жестокие страдания и боль. Конечно, иногда не только можно, но даже должно выразить свое несогласие или протест против иной игры, но единственно с целью исправления ошибок и недостатков, а не для издевательства. «Высмеивают» только самые глупые люди, желающие блеснуть перед публикой своим пошлым остроумием.
Пробыв две недели в Ист-Эндском театре, я поступил в хор одной опереточной труппы, гастролировавшей в Уэст-Эндском театре. Здесь я пробыл три недели, в течение которых давалась одна и та же оперетка, и потом получил ангажемент, что было особенно легко вследствие приближающихся Рождественских праздников, и уехал в провинцию.
Мое пребывание в Лондоне было не особенно удачно и мне лично не принесло никакой пользы. Зато дало моим товарищам возможность опять увидеть и насладиться моей игрой. Относительно последнего они мне ничего не говорили, но я сам знаю, что моя игра доставляла им большое эстетическое удовольствие. Мои товарищи очень осторожны в расточении похвал. Я не могу их обвинить в лести; они, наоборот, скорее склонны говорить неприятные вещи, чем приятные. Они народ очень честный и не станут скрывать своих мыслей, а откровенно, прямо в глаза, скажут, что обо мне думают. Я уважаю их за такую прямоту, хотя уважал бы их еще больше, если бы они иначе думали и говорили обо мне. Сомневаюсь, чтобы у кого-нибудь могли быть более добросовестные друзья. Я слышал от многих, что у них есть «восторженные и всем восхищающиеся друзья», «льстивые» и «снисходительные друзья», но никто никогда не говорил, что у него такие хорошие друзья, как у меня. Я часто думал о том, что охотно поменялся бы своими друзьями, если бы нашелся такой человек, который бы был недоволен своими; что касается моих, то я могу поручиться чем угодно, что они — воплощенная справедливость и откровенность. Они незаменимы для человека, который хочет знать свои недостатки; кроме того, каждый самонадеянный человек извлечет из их общества огромную пользу. Я тоже извлек ее.