– Мне нельзя выходить за пределы дворцового сада, – продолжал он, – даже под присмотром. Я не пользуюсь большим доверием, как вы можете заметить, – в его словах не было и тени печали или неудовлетворения, скорее едкая насмешливость, практически издевка, будто бы он скорее наблюдал за всем происходящим со стороны, нежели принимал – во всем этом – прямое участие. – Мне позволено проводить лишь три часа в библиотеке, не больше, и это скорее мера наказания, нежели предусмотрительности. Все остальное время я провожу в своих комнатах. Они, конечно же, тоже под круглосуточным присмотром.
Он немного задумался, словно вспоминая, и я поразился его словоохотливости – с того момента, как он только появился в моем кабинете в прошлый раз я переживал, что самым сложным будет разговорить его – но он говорил так, будто это было ему необходимо. Будто он не говорил – ни с кем – долгое время.
– И мне нельзя принимать пищу с моей… семьей.
Это уже показалось мне интереснее – вряд ли это было связано с его излишней привязанностью к трюкам. Когда принцы были моложе столетия на три или четыре, по дворцу гуляли слухи, будто младший из них развлекал себя тем, что обращал вино в протухшую воду, а яства – в гниль. Теперь же его шутки могли стать более жестокими и опасными, однако я сомневался, что последний из запретов был обусловлен его гипотетическим желанием отравить еду.
– Чем объяснил это Один?
Он снова улыбнулся – этой свой острой улыбкой, что обнажала неукротимость, и упрямство, и заостренные грани его характера, и произнес:
– Видите ли, он довольно редко снисходит до объяснений.
– И все же?
Его лицо разгладилось – но не в успокоении, а в бесстрастности, и это была одна из его многочисленных масок. Я успел заприметить ее, и напомнил Локи о выборе – правда или молчание. Он ожидаемо предпочел второе.
– Вы говорили о магии, – мягко сменил я тему, что не укрылось от его внимательно взора, но было воспринято если не с благодарностью, то со спокойствием. – Вы сами учились ей? Или вам помогали?
Он вздохнул – практически бесшумно, и я решил, что ему нужно время, чтобы подобрать слова. Иногда все, что нам необходимо – это немного времени, но Локи отказался от него без сожалений, и ответил практически сразу же:
– Меня учила моя мать.
Он еще ни разу не назвал Одина отцом, но Фригга была ему очевидно ближе, и я слабо улыбнулся про себя – это не было открытием, скорее подтверждением общеизвестного факта.
– Она учила вас с детства?
– Да.
– Охарактеризуйте ваши отношения.
Он тряхнул головой, но не отказался, и я был удивлен – удивлен и насторожен – тем, как тихо и осторожно звучал его голос.
– Это столь важно?
Я лишь поджал губы, но не в неудовольствии.
– Возможно. Но не для меня – для вас. Однако вы по-прежнему имеете право не отвечать.
Он воспользовался этим правом без колебаний.
– Что насчет вашего брата? Какие у вас отношения?
Он замялся, в неосмотрительности своей выдавая запутанные хитросплетения неприязни и чего-то еще, теплее, намного теплее и незаметнее.
– Тор? – произнес он, и его стеклянный голос – стеклянный, и, как и всякое стекло, хрупкий – не выдавал того тепла его взгляда, собирая и скрывая последние крохи в жесткости одного единственного имени и его нетерпеливости. – Сложные.
– С Одином?
Он промолчал, но ответ был столь очевиден, что не нуждался быть облаченным в слова.
К неожиданности Локи – неожиданность была очерчена в полуразвороте его головы, в том, как он резко расцепил руки, прежде мирно покоящиеся у него на коленях, я вернулся к приемам пищи.
– Кто-то еще входит в вашу семью? Кроме ваших родителей и брата?
На мгновение мне показалось, будто я увидел неуверенность в нем – словно бы он сам не знал ответа на не самый сложный из моих вопросов. Линия его подбородка заострилась, будто бы он хотел что-то сказать, а затем резко и неожиданно даже для себя изменил направление своих слов, что, впрочем, не стерло, не убрало странного всплеска волнения в его обычно прозрачных глазах.
– Нет, больше никто, – сказал он, и я не был уверен, лгал ли он или же нет, и если и лгал, то мне или же самому себе. Я решил продолжить:
– Насколько я знаю, Один никогда ничего не делает просто так, – я был знаком с ним едва ли не с момента сотворения миров, и в том знании я был уверен едва ли не сильнее, чем в существовании этих самых миров, чем в существовании самого себя. – Он хочет сократить ваше общение с Фриггой?
Я ощущал это – его опустошенность и его усталость, будто бы он был звездой, что жила мало и потухла столь внезапно и неосмотрительно. Он был привязан к ней, к своей матери – привязанность та исходила из самого его детства, корнями прорастала в прошлое, туда, где столетия назад все начиналось – его отчужденность и его жестокость. Он был привязан ней, и Один хорошо это понимал, слишком хорошо, чтобы не воспользоваться.
В этот раз все закончилось быстрее – он и не заметил, и я надеялся, что это был знак к лучшим переменам.
На сегодня все, Локи, произнес я, поднимаясь со своего места и открывая ему дверь, туда, где его уже ждали.
========== II ==========
***
– Рассказывая про вашу мать, вы упоминали, что она обучала вас магии.
Он был рассеян в тот день и едва ли уделял должное моим словам – та неучтивость проскальзывала в его жестах, в том, как он бросил небрежное приветствие в мою сторону, в том, как он лениво поглядывал на меня. Его мысли, я был уверен в этом, оставались всегда чем-то заняты вне зависимости от времени суток, от его местоположения или окружения. Едва ли могло найтись хоть что-то во всех девяти мирах, что могло бы заставить прекратить его думать.
Однако тогда он показался мне излишне рассеянным, больше, чем обычно – я еще не знал, что причина той рассеянности может таиться в усталости.
– Какой магии она вас учила?
Он хмыкнул, настраиваясь на разговор. Это уже была наша пятая встреча – шел пятый месяц нашего знакомства. Асгардская зелень лета сменилась медью и искушенностью осени, что обещала, как и всегда, быть едва ли не мимолетной и в скором времени вылиться в восторженную молодость весны. Пахло влажностью и влажной землей – я сильнее вдохнул тот воздух, пропитанной последождевой морозностью, набирая его в свои легкие – последние столетия осени мне давались несколько сложнее, глупо было это отрицать.
– Целебной. Боевой. Но в основном – иллюзий.
– Как хорошо вы владеете иллюзиями?
Он поджал губы – бесспорный знак его затяжных раздумий, впрочем – поверхностных, словно мелкое каменистое озеро.
– Довольно… хорошо.
Это было очевидно, однако я должен был услышать это от него.
– Расскажите о дне вашего побега из темницы.
Привыкший к довольно частым сменам тем наших разговоров, Локи не возразил, скорее всего заинтересованный, куда это приведет его в этот раз. В прошлые разы мы обсуждали его ранние годы – они были довольно безоблачными, наполненные если не безукоризненным счастьем, то по меньшей мере беззаботностью. В этот раз речь шла о совершенно противоположном – о недавних событиях, произошедших с ним и приведших его туда, где он находился сейчас – в кресло передо мной.
– Я должен был помочь моему брату остановить схождение миров и, – он чуть прикрыл глаза, словно бы вдруг ощутил болезненный укол где-то между ребер, – отомстить за свою мать.