***
– Мои соболезнования.
Я не был уверен, что он пожелает видеть меня в эти моросящие дни – он не был из тех, кто легко делится своими несчастьями или несчастьями своей семьи, однако он все же пришел, вполне вероятно даже к собственному удивлению, и вместо опустошенности, что порой настигала его, если дело касалось ее, опустошенности, что я был готов увидеть в нем, пусть это было худшим, что я мог в нем увидеть, я увидел лишь бессильную злость.
– Она не хочет видеть меня.
Его эгоистичный гнев находил выход в безжалостности его фраз.
– Лишь вас? Или и всех остальных тоже?
Его взгляд был леденящим, а в нем – одни только беды. Он смотрел прямо, не двигался, не дышал.
– Всех.
– Однако это задевает вас? То, что она относится к вам наравне с другими?
Он верил, что был особенным для нее. Как бы ни развивались их отношения, он действительно верил в это, как и в то, что даже в ее огромное несчастье она позволит ему приблизиться, быть рядом – но она не позволяла, не делая никаких предпочтений – не предпочитая его.
– Я думал, в ней остались хотя бы крупицы разума. Но она отказывается выходить из своих комнат, не позволяет даже осмотреть себя. Глупая, самонадеянная девчонка, она думает лишь о своем горе.
– Но это действительно ее горе.
Весть о том, что она потеряла ребенка, была скорбной, тоскливой и словно бы предвещала что-то надвигающееся, застывшее в воздухе, но так и не пролившееся огненным дождем или кровью – пока. Лицо Локи было каменным и искривленным ожесточенностью, направленной лишь на него одного, и под осколками того лица я видел тщательно сокрытое беспокойство. Мне было жаль их – его и ее, но жалости я той старался не проявлять, зная наперед – он не примет ее, как и ранее произнесенные соболезнования. Я лишь сказал, надеясь, что мои слова все же найдут путь к нему, минуя все ненастья:
– Дайте ей немного времени. Скоро все пойдет своим чередом.
***
– Подумайте хорошо, сможете ли вы защитить тех, кто вам дорог?
Спокойствие, холодное и смиренное, практически смирившееся, словно бы текло по его венам, обращая его самого в лед. Огромная разница лежала между нами величиной в тысячелетия, но тогда, именно тогда внезапная, нежеланная дряхлость словно бы завладела им, и выглядел он едва ли не старше меня. Это не было видно по его лицу – это было видно по его жестам, по тому, как он держал себя. По тому, как выцвела зелень в его взгляде, оставляя лишь свое блеклое подобие.
– Практически все, кто мне дорог, не нуждаются в защите.
Я сцепил руки в замок – уставшие возрастом, испещренные временем – глядя на него, сидящего передо мной, прямо и мерно.
– Вы имеете ввиду отца и брата, – они были могучими воинами, одними из самых могучих во всех девяти мирах и возможно – но только возможно – именно их неизменное присутствие отпугивало то, что уничтожало планеты – до самого последнего. – Что касается вашей матери?
Линия его подбородка ужесточилась – следствие его невысказанных, невыказанных переживаний.
– Она не даст себя в обиду, – остро произнес он, но острота та, уже хорошо знакомая, возникла скорее из привычки, чем из желания. – Магия – ее главное оружие, и владеет она им лучше меня.
– Так кого вы имели ввиду под практически?
Это было очевидно, но все же…
Конечно же молчание было мне единственным ответом. Я вздохнул – неопределенность застыла над Асгардом, обняла светлый мир, словно мать родное дитя – но любовь ее дарует одну только смерть.
– Вероятно, если вы признаете свой главный страх, вам станет несколько легче.
Но мы оба уже знали – легче не станет никогда. Война подбиралась к самому порогу, и от нее невозможно было спрятаться, невозможно было спастись. Когда мы расставались с ним тогда, я чувствовал в нем приближение той самой войны, ее жестокость, и ее безысходность, и ее безумие.
***
Он молчал – живой труп, погребенный в собственном отчаянии, и отчаяние то было словно вой волка – тоскливое, холодящее кровь.
У меня не было никого, кого я мог бы потерять, и несчастье, дышащее мне в лицо, обогнуло меня стороной и минуло меня, но я знал, видел – смерти других, агонию других. Та агония обреченностью томилась и в его, Локи, глазах, блеклых и тусклых, пустых.
Он не слышал меня – привычка привела его ко мне или же потребность разделить свою боль – с кем-нибудь. Это не мог быть Тор – скорбящий сам, он был переполнен собственным горем и был слеп и глух к горю других. Это не могли быть его родители, оплакивающие свой народ. Привыкший все переживать в тишине, внутри себя, он не нуждался в моих словах – но он нуждался в ком-нибудь, хоть в ком-нибудь, кто мог бы быть рядом. Словно смертельно раненый зверь, чующий свой близкий неумолимый конец, он искал место, где мог бы истечь кровью.
Половина Асгарда была стерта, словно и не существовала – обращена в пепел и соль чужих слез, молящих, страшных, немых. И она, она тоже.
– Я даже не сказал ей.
Но она знала, подумал я. Не могла не знать. И я бы произнес это, лишь бы уменьшить его тоску (по ней, по ним, по тому, что могло бы быть, но уже не будет), но то была бы лишь капля в бескрайнем океане.
Он сражался вместе со своим братом у самой границы, там, где водопады вытекали в край Асгарда – она же вместе со светлой царицей оставалась во дворце, отказавшаяся покинуть свой дом. Проигравшие, полнящиеся предчувствиями, воины возвращались поутру, ожидая ничего на своем пути, ничего, кроме смерти – и смерть встретила их, и забрала она всех, кого сумела забрать.
И ее, ее тоже.
========== Вместо эпилога ==========
***
Когда годы стерли последние границы между прошлым и будущим, когда облетела последняя листва со священного древа Иггдрасиль, когда я как никогда прежде почувствовал скорое освобождение и обещание покоя, он пришел вновь.
Миры, утопшие в стенаниях и плаче, так и не обрели обещанного равновесия – но теперь, спустя годы, что-то менялось, светлело, словно обещая приближение долгожданной весны. Я надеялся, что успею увидеть ее первые цветы и ее юное далекое небо, спускающееся за горизонт, прежде, чем мой бессмертный дух унесут священные воды.
Он пришел, и он сказал – его кошмары подошли к концу.
– Вы тоже чувствуете это?
Я лишь смотрел на него, не зная, но смутно догадываясь – о чем он; о приближении тепла или же о возвращении всего – на круги своя.
– Я хотел предупредить вас, – сказал он, и я увидел, как сильно он изменился; время отныне не сотрет печалей с его лица, не вернет прежнюю молодость, но, возможно, и возможность та представлялась мне отчего-то зеленеющей своей близостью, именно оно расставит все на свои места. – Когда все закончится, вы не будете помнить меня, вы не будете знать меня. Но вы будете жить.
Я по-прежнему не осознавал, о чем он, но осознавал в его словах главное, необходимое.
– Вы нашли способ, как сказать ей?
Всегда отстраненный и далекий, он все же кивнул, и впервые я почувствовал в нем то, что уже не надеялся в нем отыскать никогда – надежду. Он обвел взглядом комнату, будто зная наверняка – он больше не вернется сюда, и камень на его шее, прежде мной незамеченный, тот самый, что, наверное, и вернул зелень его взгляду, загорелся ярко и призывно, и у него был цвет той самой – его – надежды.
На сегодня все, сказал Локи, и голос его был наконец-то спокоен.
Спасибо и прощайте.