Бог сказал Аврааму, что тот должен принести в жертву своего сына, рожденного Авраамом в преклонных годах, - его семя, которому предстояло сделать Авраама отцом царей и родоначальником великого народа. Авраам побледнел. Он не только потеряет своего сына, но и Бог оказался лжецом. Он сказал: "В Исааке будет семя твое" - теперь же велит: "Убей Исаака". Как не возненавидеть Бога - столь жестокого и непостоянного? Как необходим был Аврааму чей-нибудь совет! Но он знал, что, объясни он суть дела хоть одному человеку, и его отговорят и не дадут ему исполнить повеление. Назначенная местом жертвоприношения гора Мориа находилась достаточно далеко. "Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из своих отроков и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения"... Авраам не поручил оседлать осла кому-то другому. Он сам возложил на животное дрова для всесожжения. Все это время он размышлял о том, что их пламя поглотит его сына, его надежду на продолжение рода. Юноша сгорит в огне того хвороста, который он сам собирал. Неужели в столь ужасающих обстоятельствах Авраам не мог остановиться и все обдумать? Неужели не мог он поведать обо всем Сарре? Какие внутренние рыдания сотрясали его? Авраам взнуздал осла, едва понимая, что делает, столь глубоко был он погружен в свои мысли.
Авраам взял с собой двух слуг и сына своего, Исаака. В этот момент все для него умерло - Сарра, его семья, дом, Исаак. Вот что значит - посыпать голову пеплом. Если бы он знал, что это всего лишь испытание, оно не было бы ему послано. Такова природа наших испытаний, что доколе они не заканчиваются, мы не можем знать конца. "На третий день Авраам возвел очи свои и увидел то место издалека". Какая борьба происходила в нем эти три дня! Там Авраам оставил слуг и осла, возложил дрова на Исаака, а сам взял в руки факел и нож для совершения жертвоприношения. Все это время он думал: "Исаак, если бы ты знал, если бы твоя мать знала, что ты будешь принесен в жертву!" "И пошли далее оба вместе". Никто в целом мире не ведает, что там происходило. Двое пошли вместе. Кто? Отец и любимый его сын - один, не ведая, что его ждет, но готовый повиноваться, другой же в уверенности, что должен обратить своего сына в пепел. Затем Исаак промолвил: "Отец мой". И тот сказал: "Вот я, сын мой". И Исаак сказал: "Отец, вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения?" Он назвал Авраама отцом и тревожился, не забыл ли тот чего-нибудь, и Авраам сказал: "Бог усмотрит Себе агнца, сын мой".
Когда они взошли на гору, Авраам устроил жертвенник и разложил дрова, а затем настало время рассказать обо всем Исааку. Изумленный мальчик, должно быть, протестовал: "Не забыл ли ты, что я твой сын, рожденный чудом Саррой в ее возрасте; что я был обетован и что через меня ты должен стать отцом великого народа?" И Авраам, должно быть, отвечал, что Бог исполнит Свое обетование, пусть даже из пепла. Затем Авраам связал его и положил на дрова. Отец поднял нож. Юноша обнажил горло. Промедли Бог хотя одно мгновенье - и юноша бы погиб. Я не смог бы смотреть на это зрелище. Даже в мыслях своих не могу я это себе представить. Юноша уподобился агнцу, принесенному на закланье. Никогда в истории мир не видел такого послушания, разве что во Христе. Но Бог наблюдал за происходящим, наблюдали и все ангелы. Отец занес нож. Мальчик не моргнул и глазом. Ангел воскликнул: "Авраам! Авраам!" Вы видите теперь, как Бог являет Свое могущество в час казалось бы неминуемой смерти. Мы говорим: "Посреди жизни мы умираем". И Бог ответствует: "Нет, посреди смерти мы живем".
Однажды Лютер прочитал эту историю во время семейного богослужения. Когда он закончил, Кати сказала: "Я не верю этому. Бог не поступил бы так со Своим сыном".
"Но, Кати, - ответил Лютер, - Он сделал это".
Послушайте также, как Лютер описывает страсти Христовы. Он словно рассказывает обычную житейскую историю. Лютер напоминает нам о том, что смерть Христа оказалась тем более ужасна, что это была казнь. Казнь означает смерть в момент, известный тому, кто полностью осознает, как все будет происходить. В престарелом возрасте ангел смерти зачастую приглушает шум своих крыльев, позволяя нам мирно отойти во сне. Иисус шел на смерть, совершенно ясно сознавая все. Он страдал даже больше, чем преступники. Разбойника просто распяли, не издеваясь при этом. Христос же слышал насмешливые слова: "Если Ты Сын Божий, сойди вниз". Они словно говорили: "Бог справедлив. Он не потерпел бы, чтобы невинный умер на кресте". Христос в эти минуты был просто человеком, и для Него это звучало, как если бы дьявол приблизился ко мне со словами: "Ты мой". После поношения Христа солнце потемнело и земля заколебалась. Из груди Христа вырвался крик отчаяния: "Элои, Элои! Лама савахфани?", что значит: "Боже мой. Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?" Но обратите внимание на то, что молитва оставленности начинается словами: "Мой Бог". Вопль отчаяния был исповеданием веры.
Что же удивительного в том, что в год глубочайшей своей депрессии Лютер сочинил такие строки:
Крепость могучая - наш Бог,
Доблестный страж и оружье,
Он помогает нам очиститься от всякого жезла,
Коим нас теперь поражают.
Наш древний враг
Все так же помышляет нанести удар.
Могущественно и коварно оружье его,
Доспехи его вызывают страх,
Нет на земле равных ему,
Своею силою не победить нам,
Наш ждет неминуемое крушенье.
И за нас вступает в бой Защитник,
Которого Бог поименовал нашим Господом.
Ведомо ли вам Его имя?
Иисус Христос зовут Его,
Господь Саваоф Он.
Не может быть Бога иного.
Победа - за Ним!
Текст "Могучей крепости", написанный рукой Лютера
И хотя со всех сторон бесы
Грозили нас пожрать,
Стоим мы твердо на своем.
Они не могут нас одолеть.
Князь мира сего может яриться:
Что бы ни делал он -
Не принести ему зла.
Истина Божья преизобилует,
Одно слово малое сокрушит его.
Слово это невозможно извратить,
Как бы они ни старались,
Ибо в битве этой Сам Бог,
И все остальное неважно.
И пусть отнимут у нас жизнь,
Имущество, честь, детей, жену, -
Мы все отдадим;
Они не одолеют нас,
Ибо победа в битве за Богом.
Глава двадцать вторая
МЕРА ЧЕЛОВЕКА
Последние шестнадцать лет жизни Лютера - со времени принятия Аугсбургского исповедания в 1530-м и до его смерти в 1546 году - обычно рассматриваются его биографами более поверхностно, чем предшествующий период, если не опускаются вообще. Подобное пренебрежение может быть оправдано тем, что последние годы жизни Лютера не определяли характер его идей, не имели решающего значения для того, что было достигнуто им. Его собственный вердикт, вынесенный в 1531 году, звучал не просто мрачной шуткой: "Если бы паписты помогли мне лишиться этой грешной оболочки, пожирая, кусая меня и раздирая на куски, и если бы Господь на сей раз не пожелал избавить меня, как Он делал столь часто, я восславил и возблагодарил бы Его. Я прожил достаточно долго. Лишь после смерти моей люди поймут все значение Лютера". Лютер был прав - его идеи реализовались; его Церковь утвердилась; его сподвижники могли самостоятельно продолжать начатое им дело, что, в сущности, в сфере общественной они и вынуждены были делать на протяжении всех оставшихся лет жизни Лютера, поскольку он был отлучен как от Церкви, так и от государства.
Двоеженство ландграфа
Подобное изгнание с общественной сцены тем более раздражало Лютера, что конфликты и труды драматических лет подорвали его здоровье и раньше времени превратили в раздражительного старика - вздорного, сварливого, несдержанного, а временами просто грубого. Несомненно, это еще одна причина того, что биографы предпочитают не задерживаться на данном периоде его жизни. Было несколько эпизодов, о которых лучше бы не распространяться, но именно из-за того, что они слишком часто используются для дискредитации Лютера, о них нельзя умолчать. Наиболее известным из этих происшествий можно считать реакцию Лютера на двоеженство ландграфа Филиппа Гессенского. Этого князя в девятнадцатилетнем возрасте женили - не спросив его желания, то есть из чисто политических соображений - на дочери герцога Георга. Филипп, не сумев соединить воедино жажду любви и свое положение женатого человека, нашел утешение в случайных связях на стороне. Став лютеранином, князь испытывал столь глубокие угрызения совести, что не осмеливался принимать участие в Вечере Господней. Филипп полагал, что будь у него спутница жизни, к которой он испытывал бы искреннюю привязанность, это помогло бы ему удержаться в рамках семейных уз. Существовало несколько возможных выходов из его затруднительного положения. Останься он католиком, можно . было бы добиться аннулирования брака, изыскав какие-то причины, позволяющие признать его женитьбу несостоятельной. Но после того как он перешёл в лютеранство, ландграф не мог рассчитывать на помощь со стороны папы. Равным же образом не мог и Лютер позволить ему прибегнуть к католической уловке. Вторым решением был развод и повторный брак. В большинстве современных протестантских деноминации подобное решение не встретило бы возражения, тем более что Филиппа женили в юности на девушке, к которой он не испытывал никаких чувств. Но в этом вопросе Лютер истолковывал Евангелия жестко, придерживаясь записанных Матфеем слов Христа о том, что единственным оправданием развода является прелюбодеяние. В то же время Лютер соглашался с тем, что выход найти необходимо. И он нашел его, вернувшись к обычаям ветхозаветных патриархов, которые имели по две жены или даже больше, не ощущая при этом никаких проявлений недовольства со стороны Бога. Филипп получил заверение в том, что он может спокойно взять вторую жену. Однако поскольку такой поступок противоречил бы местным законам, он должен держать этот союз в тайне. Мать новой невесты князя, однако, поступить таким образом отказалась. И тогда Лютер порекомендовал солгать, основываясь на том, что он дал свой совет как бы в исповедальне, а для сохранения тайны исповеди ложь считается оправданной. Однако тайна вышла наружу, и дать обратный ход этому делу было уже невозможно. В конечном счете Лютер заявил, что если после этого кто-либо решится на двоеженство, то пусть его отмывает дьявол в преисподней.