Велика пагубность индульгенций, поскольку они поощряют самодовольство, угрожая, таким образом, спасению. Прокляты те, кто полагает, будто индульгенции непременно обеспечат их спасение. Бог же, напротив, поступает таким образом, чтобы человек ощущал себя погибшим всякий момент, будучи при этом на грани спасения. Будучи готовым оправдать человека, Бог осуждает его. Кого Господь намеревается оживить, того Он должен изначально убить. Благоволение Божье, таким образом, передается посредством гнева, поэтому кажется отдаленным, будучи, в сущности, рядом с человеком. Прежде всего человеку надлежит кричать о том, что нет в нем здоровья. Ему подобает быть охваченным ужасом. Вот в чем боль чистилища. Я не знаю, где оно располагается, но знаю, что в жизни его можно испытать. Я знаю человека, который претерпел такую боль, что, продлись она хотя бы десятую долю часа, он обратился бы в пепел. С этого смятения начинается спасение. Когда человек уверился в том, что он окончательно погиб, тогда сквозь мрак пробивается свет. Покой обретается в Слове Христовом через веру. Не имеющий ее погиб, будь он даже миллион раз прощен папой, а имеющий ее может не желать освобождения из чистилища, ибо истинное раскаяние жаждет наказания. Христиан следует побуждать к тому, что им должно нести свой крест. Тот, кто крестился во Христа, должен быть подобен овце, ведомой на заклание. Достоинства Христа многократно усиливаются, когда они приносят кресты, нежели чем когда они приносят отпущения".
"Девяносто пять тезисов" Лютера охватывали широчайший спектр чаяний народа - от жалоб угнетенных немцев до ночного вопля исстрадавшейся души. Одни требовали финансовых послаблений, в других же звучал призыв распять себя. Массам было ближе первое. Лишь немногие избранные и просветленные духом способны были в полной мере постигнуть полное значение второй части "Тезисов", и в то же время именно во второй части и заключался тот заряд, который способен был породить народную революцию. Жалобы на финансовые злоупотребления звучали уже более столетия - и совершенно бесплодно. Подвигнуть людей на действие был способен лишь тот, кто видел в индульгенциях не просто корыстную затею, но богохульство против святости и милосердия Божьего.
Лютер не предпринимал никаких шагов для распространения своих тезисов в народе. Он лишь пригласил студентов обсудить их, а знатных господ - высказать свое отношение; но нашлись люди, которые тайно перевели тезисы на немецкий язык и позаботились о том, чтобы их напечатать. Вскоре о них заговорила вся Германия. Сказанное Карлом Бартом о своем неожиданном превращении в реформатора в полной мере относится и к Лютеру - он был подобен человеку, который в темноте поднимается по винтовой лестнице внутри купола древнего собора. Во мгле он вытянул руку, чтобы сохранить равновесие, - рука ухватилась за веревку. И тут же, к своему изумлению, он услышал звон колокола.
Глава пятая
СЫН БЕЗЗАКОНИЯ
Обнародуя свои тезисы, Лютер вовсе не намеревался широко их распространять. Он адресовал их лишь тем, кого они непосредственно касались. Один экземпляр был направлен Альбрехту Майнцскому и Бранденбургскому вместе с письмом следующего содержания:
"Отец во Христе и сиятельнейший князь, простите меня, что я, прах под Вашими стопами, осмеливаюсь обращаться к Вашему высочеству. Господь Иисус свидетель, что я в полной мере осознаю свою незначительность и ничтожность. А смелость мне придает преданность Вашему высочеству. Не соблаговолит ли Ваше высочество взглянуть на сей недостойный труд и услышать мою мольбу о снисходительности - как вашей, так и папы".
Далее Лютер сообщает, что Тецель, как он слышал, обещает покупателям индульгенций не только избавление от наказания, но и отпущение греха.
"Боже Всевышний, подобным ли образом надлежит душам, вверенным Вашему попечительству, приготовляться к смерти? Вам давно следует разобраться в этом вопросе. Я более не могу молчать. В страхе и трепете должно нам совершать свое спасение. Индульгенции вовсе не залог безопасности, они лишь освобождают от формальных канонических епитимий. Благочестие и благотворительность бесконечно полезнее индульгенций. Христос повелел распространять не индульгенции, но Евангелие, и что же это за ужас, что за опасность для епископа, коли он не дает Евангелия своему народу, разве что совместно с той трескотней, которая поднята вокруг индульгенций! В наставлении, данном от имени Вашего высочества продавцам индульгенций без Вашего ведома и согласия [Лютер предлагает ему путь для отступления], индульгенции названы неоценимым даром Божьим, предназначенным примирить человека
с Богом и опустошить чистилище. Заявлено, что обязательным условием при этом является раскаяние. Как же мне поступать, сиятельнейший князь, как не умолять Ваше высочество именем Господа нашего Иисуса Христа полностью изъять эти наставления, пока кто-либо не докажет их ошибочность, чем вызовет злословие по поводу Вашего сиятельного высочества, которого я страшусь, но которое, я опасаюсь, неизбежно, если не предпринять определенных скорых шагов? Да соблаговолит Ваше высочество принять мое преданное увещевание. Я также отношусь к числу Ваших овец. Да пребудете Вы вовеки под защитой Господа Иисуса. Аминь.
Виттенберг. 1517, накануне Дня всех святых.
Если Вы просмотрите мои тезисы. Вы убедитесь, сколь сомнительна так уверенно провозглашаемая доктрина индульгенций. Мартин Лютер, доктор богословия августинского братства".
Альбрехт передал тезисы в Рим. Как говорят, папа Лев отреагировал двумя фразами. Скорее всего, ни одной из них в реальности он не произносил, но высказывания эти весьма примечательны. Первое: "Лютер просто пьяный немец. Он образумится, как только протрезвеет". Второе же: "Брат Мартин - прекрасный человек. За всем этим нет ничего, кроме монашеской зависти".
Кто бы ни произнес эти две фразы, обе они отчасти верны. Если Лютер и не был пьяным немцем, который должен, протрезвев, образумиться, он был рассерженным немцем, который, если ли бы его успокоили, стал сговорчивее. Если бы папа сразу же отреагировал буллой, четко сформулировав доктрину об индульгенциях и исправив наиболее явные нелепости, Лютер, возможно, и смирился бы. По многим пунктам он еще не определил своей позиции и никоим образом не стремился к противоборству. Неоднократно он готов был отступить, если бы его оппоненты утихомирились. На протяжении четырех лет рассматривалось дело Лютера, и письма его в этот период показывают, до какой степени он не стремился к публичному диспуту. Лютер был поглощен своими обязанностями профессора и приходского священника, и его куда больше заботил вопрос о необходимости подыскать подходящую кандидатуру для кафедры еврейского языка в Виттенбергском университете, чем желание затеять борьбу с папой. Быстрые и открытые действия могли бы предотвратить взрыв.
Но папа предпочел разделаться с этим монахом, не поднимая шума. Он назначил нового руководителя августинского братства, чтобы тот мог "утихомирить монаха по имени Лютер, погасив огонь прежде, чем он превратится в пожар". Первая возможность предоставилась в мае следующего года на собиравшемся каждые три года съезде братства, который в тот год проводился в Гейдельберге. Лютеру предстояло отчитаться за только что завершившийся период его пребывания на посту викария, а также, как предполагалось, защитить учение основателя братства, св. Августина, по проблеме человеческой греховности. Вопрос об индульгенциях обсуждать не намеревались, но богословие августинцев создавало тот фундамент, опираясь на который Лютер мог обрушиться на них.
Он имел все основания страшиться этого события. Предостережения о грозящей ему опасности раздавались со всех сторон. Враги его упивались предстоящей расправой. Одни говорили, что его сожгут через месяц, другие - через две недели. Лютера предупредили, что по дороге в 1ейдельберг на него нападут подосланные убийцы. "Тем не менее,- писал Лютер, - я повинуюсь. Я отправляюсь пешком. Наш князь [Фридрих Мудрый] без всяких моих по этому поводу просьб принял меры, чтобы ни при каких обстоятельствах меня не могли увезти в Рим". Однако в качестве предосторожности Лютер путешествовал инкогнито. На четвертый день пути он написал домой: "Идя пешком я основательно покаялся. Поскольку раскаяние мое совершенно, полное наказание уже свершилось, и поэтому нет надобности в индульгенции".