Волны валили корабль на оба борта с креном до 40°. Верхний фока-реи обрушился на палубу, вскоре за ним последовала и фок-стеньга. В считанные минуты бриг превратился в разбитое корыто.
На следующее утро, когда шторм стих, команда отыскала штурмана с размозженным черепом под свалившейся на палубу фок-стеньгой. В двух метрах от него лежала трубка из черного камня.
Но самую красивую историю о трубке, происшедшую на море, поведал один штурман поэту Эмануилу Гайбелю, пересказавшему ее следующими словами:
Оливковое масло и коринку мы приняли на Мальте И пошли с попутным ветром прямо к Гибралтару. Нас было семеро: наш славный капитан Шютт Йохен, Пять матросов, ну и я, Ханс Кикебуш, как штурман. Дул славный ветер, и уже Сардиния осталась позади, Когда с норд-оста вслед нам устремился черный парус И, словно в семимильных сапогах, стал нагонять нас. Встревоженно глядел в подзорную трубу наш капитан, Тряс головой, опять смотрел, и все мрачнее становилось Его лукавое лицо.«Проклятье ада! – выругался он. – Пусть съест меня акула, коль то не пираты! Негодяи! Они нацелились на нас и нашу шхуну! Сомненья прочь! Теперь одна надежда: Все паруса поднять и – господи помилуй!» Но было поздно. Через полчаса мы поняли,Что бегство невозможно. Вслед за тем на мачте капераВзметнулся красный флаг, и выстрел пушкиНам приказал лечь в дрейф.Сопротивляться мы не могли: нас было только семероИ те, должно быть, стреляли прежде разве только дробьюВ древесный пень.Их было сорок,Остервенелых, наглых, хищных птиц,Натренированных в убийствах и разбоях, как мы в кегли.Один их залп – и мы пойдем ко дну.Но Йохен Шютт нас подбодрял: «Спокойствие, друзья!Придумал я один занятный трюк.Быть может, и минует нас беда,Но тут уже игра пойдет ва-банк,И коль погибнем, то как христиане,И да простит господь нам наши прегрешенья!»Затем, ворча, спустился он в каюту, позвал с собой других,А мне велел остаться на палубе,Чтоб встретил я незваных визитеровИ вежливо, как дорогих гостей, их проводил к нему.Стучало сердце, спазм сжимал мне горло, когда,как коршун,С каждою минутой корсар сближался с нами. Я различал уже оскаленные рожи пиратов, уцепившихсяза ванты.Уже я видел, как один злодейВзметнул свой абордажный крюк над красной феской, За ним – другие… Треск снастей, удар, Чудовищный толчок и – к борту борт – На нас тунисец навалился лагом. Огромный мавр с кривым клинком в зубах Вскочил на наш корабль. За ним – сам атаман, свирепый, одноглазый, сторчащими усами, словно кот, В чалме зеленой, с лунным, из рубинов, искрящимсясерпом.А там и остальные – оборванный, отчаянный народ, У всех пистоли – длинные стволы, и топоры, и бритвы-ятаганы. Мороз пошел по коже у меня.Однако, помня о приказе Шютта, отвесил я угодливыйпоклонИ чуть вприпрыжку, словно старый кельнер, Засеменил, маня пиратов к трапу, ведущему в каютукапитана.Печатая тяжелые шаги, по пистолету в каждом кулачище, За мной спустился «мистер Одноглаз», Прошел вперед, толкнул ногою дверь, взглянул в каютуи остолбенел.Остолбенеешь: прямо перед ним, Сбив шляпу набекрень, дымя короткой трубкой, На бочке с порохом сидел сам Йохен Шютт! Бочонок был раскрыт, вокруг широкой лентой Рассыпан порох был и, словно в заколдованном кругу, Наш капитан ронял из трубки искры. Мы замерли пред ним, не проронив ни слова, А он спокойно продолжал курить И, словно не печалясь ни о чем, Взглянул на побледневшего корсара И произнес с усмешкой: «Мой поклон! Чем я могу служить, узнать осмелюсь?» Тогда корсар, надувшись, как индюк, На тарабарщине своей забулькал что-то, Но, не сумев сказать, оскалил зубы И поднял свой кулак, грозя им Шютту. Но капитан наш не повел и бровью, Лишь хмыкнул: «Я в турецком ни бельмеса. Быть может, сговоримся по-французски?» И выпустил из трубки сноп огня и клубы дыма. Мне уже казалось, что мы взлетаем в воздух. Но одноглазый смекнул, что шутки плохи. Позеленел от ярости, мгновенно повернулся И кинулся стрелою вверх по трапу. Тут наверху поднялся шум и гомон, Пираты навалились на добычу, Катили, кантовали и тащили, Как будто бы все судовое чрево Вдруг вывернуть решили наизнанку. Тем временем мы все, дрожа от страха, Прижались к капитану, как цыплята,А он сидел, не проронив ни слова,И медленно пускал колечком дым.Мы знали – груз наш славно застрахован,Но было страшно: ну, как басурманы,Разграбив все, корабль наш продырявят?Пойдем ко дну, и любекские башниУже не встретят нас в конце пути…Так шли томительные, длинные минуты.И вдруг внезапно сквозь галдеж и грохотУслышали мы боцманскую дудку,На палубе возникла толчея и суматоха, как во время бегства,Затем раздался скрежет, и толчок чуть не свалил нас:Видно корабли, наш и тунисец, разошлись бортами.Все стихло, мы ловили каждый звук,Но даже мышь в норе не пропищала.Сомнений не было – корсар убрался прочь.«Ну, как? – воскликнул Йохен Шютт. —Опять нам солнце светит?Взглянем на потери!»И с этими словами полез на палубу,А мы вослед за ним.Какой ужасный вид! На Ноевом ковчеге,Где в стойлах весь животный мир ЗемлиСпасался от всемирного потопа,Наверно, палуба была гораздо чище.Кругом рогожа, черепки, солома,Бочонки от коринки, инструменты,Бутылки, луковицы, камбузная утварь —Все в диком беспорядке здесь смешалось,Как будто бы на палубе у насСправляли черти некий праздник хлама.Я огляделся… Ах, так вот в чем дело!С норд-оста полным ветром нам на помощьАнглийский шел фрегат под королевским флагом.Как ворон от орла, тунисец удирал.Мы ликовали, пели, обнимались!Наш юнга опустился на колени,Кок Петер, живший в Портсмуте всю зиму,Махал своею вязаною шапкойИ по-английски пел «God save the King»,А Йохен Шютт взял луковицу в руку, Понюхал, сморщился и тоненько чихнул… Мне показалось, он не хотел, чтоб видели мы все, Как капитан наш плачет.Вслед за тем сорвал он шляпу с головы и молвил: «Ну, благодарите небо! Сам бог послал британца в эти воды. Когда б не он, клянусь, за наши жизни Я не дал бы и ломаного гроша!» «Мы вас благодарим! – вмешался я. – Когда б не ваша с порохом затея, Пожалуй, и британец не успел бы, прогнав корсара,нас застать в живых». «Ах, порох! – засмеялся Йохен Шютт И плутовски сверкнул глазами. – Порох? Как бы не так! Где было взять его? Тот черный круг, что испугал злодея И вынудил его бежать не чуя ног, Насыпал я из кормовых семян, Что в Шверине купил для канарейки. Спасайся сам – и бог спасет тебя! Вот так-то, штурман… А теперь узнай, Не возражают ли ребята против рома. Я думаю, что доброе вино Их быстро от недуга исцелит!»