И Дима старался.
— Ну как, сварганим заметочку? — допытывался он сейчас. — Мы без всякой похвальбы… Напишем, как оно есть на самом деле. Ты, как бригадир, подкинь мне материальчик, а я оформлю. И подпишемся вместе.
— Нет уж, уволь, — отказалась Таня. — Хватит мне и одного рапорта на слёте…
Она не успела договорить, как в дом вошли девчата. С ними была и бабушка Фёкла.
— Там ферму открывают, — сообщила Люба Конькова. — Надо срочно утят по домам собирать.
Бабушка отвела Таню в сторону:
— Девчата сказывали, что они тебя за старшую в звене прочат. Так ты как — надумала или нет?
— Да, да… был такой разговор, — растерянно кивнула Таня. — Только я…
— Ну, думай, думай… А утята к тому времени уже взрослыми утками станут. — Отвернувшись, бабушка взяла корзину и принялась укладывать в неё утят.
— Давай, Таня, приступай, — сказала Люба. — Сегодня нам на дежурство выходить.
Таня бросилась помогать бабушке. Потом, кинув беглый взгляд на Клепикова, усмехнулась:
— К нам ещё Димка в звено просится. Он даже стихи сочинил. Попросим прочесть!
Но Дима, прихватив стихи, поспешил выскользнуть за дверь.
Глава 18
Зимние каникулы пролетели как один день. В школе начались обычные занятия.
Вновь через каждые сорок пять минут звонок возвещал начало и конец уроков. Вновь на переменках гулко гудели от сотен ребячьих ног отшлифованные чугунные лестницы, коридоры наполнялись криками, смехом, а кто из школьников был порезвее, неизменно выскакивал на школьный двор и успевал провести стремительный поединок в снежки.
В первую же перемену комсомольцы вывесили стенгазету. Называлась она «На третьей скорости». Художники на этот раз явно не пожалели ни красок, ни туши, и газета получилась яркой, нарядной, многоцветной.
Каждому, кто подходил к ней, бросался в глаза рисунок глянцево-чёрного пианино, наделённого фантазией художника маленькими ручками и ножками и большой головой с беззубым, старческим ртом.
Под рисунком стояла надпись: «Хочу домой» — и дальше шёл фельетон, в котором от лица старого пианино рассказывалось, как оно из городской квартиры попало в родниковскую школу и здесь, к своему огорчению, узнало, что никакого подарка ребята ещё не заслужили.
Затем следовала немногословная заметка «Каким должен быть рапорт Тани Фонарёвой на слёте», в которой высказывалось немало критических замечаний о работе школьной бригады.
В заключение газета обращалась к директору школы и председателю колхоза с вопросами: когда в родниковской школе будет настоящая ученическая бригада, получат ли ребята своё поле и будут ли они работать на машинах?
В первую же перемену у стенгазеты собралась толпа школьников. Они читали фельетон, острые заметки и радовались смелому, откровенному разговору.
В следующую перемену у газеты открылся чуть ли не митинг.
— Вот это выдали газетку, размахнулись! — переговаривались старшеклассники.
— Правильно написано. Давно бы о школьной бригаде надо поговорить.
В конце третьего урока, выглянув из учительской, Варвара Степановна заметила у стенгазеты Любу Конькову. Она неловко топталась на месте и беспокойно оглядывалась по сторонам.
Потом потрогала гвоздики, которыми была прибита газета, вздохнула, покачала головой и вдруг, махнув рукой, направилась в кабинет директора.
Варвара Степановна прошла следом и услышала сдавленный голос Любы:
— Не могу, Алексей Маркович. Не буду снимать!
— То есть как не можешь? — удивился Звягинцев. — Вы же, комсомол, ответственные за всю школьную печать — и вдруг такое допустили! Ты лично содержание газеты проверяла?
— Не только проверяла, но и сама написала одну заметку. И вообще это голос ребят…
— Вот как! — ухмыльнулся Звягинцев. — Да ты вчитайся, что в стенгазете написано. Ребята ошельмовали Танин рапорт, высмеивают колхозный подарок… Так что иди и снимай без разговоров. И вызови ко мне членов редколлегии.
Люба вспыхнула и растерянно оглянулась на Варвару Степановну. Та чуть приметно улыбнулась девушке и подошла к Звягинцеву: