— Пошли! — И он повел ее, пропустив перед собой, в комнату. — Ну что ты в самом деле? — Подошел и взял за плачи. — Я же уезжаю.
Он смотрел на нее, он улыбался, он был ласков, он шутил, — зачем все это? Что все это значило? Надька не знала, что делать. Она только чувствовала, что теряет себя, свою волю, силу, независимость. Чума… И ее надо одолеть. Ну, что он ее за плечи взял?.. Она вывернулась, как-то скособоченно стояла… Она вдруг потеряла и все свое искусство притворства, размякла. Что делать?
— Садись, будем хоккей смотреть, — предложил лейтенант. — Или ты не любишь? — Сел и похлопал по кушетке рядом с собой.
Надька осталась стоять. Он смотрел вопросительно.
— Возьмите меня в Свердловск, — сказала она.
Он раскрыл глаза: мол, ты что, девочка?
— Правда, — сказала Надька. — Мне все равно.
Тогда он опять поднялся.
— Это бывает в твоем возрасте. Это пройдет.
Надька хмыкнула, повернулась и пошла на кухню.
— Надь! — позвал он. Но она не вернулась. Телевизор загремел звуками хоккейного матча.
Она остановилась в прихожей. Перед ней было зеркало. Приложила руки к щекам — щеки горели. Прищурилась. Сказала себе: нет, она больше не останется. Вообще надо что-то сделать. Сейчас, раз и навсегда. Покончить с этим. Что за дурь вообще?
Опять вышел из комнаты Сергей.
— Надь! Ну ты что?..
— Все нормально, — сказала Надька. — Включите там духовку, а то я боюсь.
И когда он вошел в кухню, она взяла и задвинула задвижку на входной двери. И быстро скользнула в комнату, закрыла за собой и эту дверь.
В дверь стучат, в дверь звонят.
Сергей поспешно открывает, но не может понять, что закрыто на задвижку, дергает дверь и наконец открывает. Странно, что было закрыто на задвижку.
На пороге — Тоня, за ней Светланка.
— Вы что закрылись? Я открыть не могу, звоню, стучу! — Глаза Тони быстро оглядывают дом, прихожую, Сергея. — А где Надька-то?
Сергей растерян.
А Тоня уже идет вперед, не раздеваясь, вот дверь в ванную — открыта, вот дверь в комнату — закрыта. Почему? Она у них никогда не закрывается. Тоня оглядывается на Сергея.
Сергей ничего не понимает. Он стоит за спиной Тони, а Тоня — раз! — и открывает дверь в комнату. Там темно, только работает телевизор, идет хоккей, и в свете экрана видно, что на кушетке кто-то лежит. Тоня тут же включает свет.
На кушетке — Надька, раскинувшись, то ли в обмороке, то ли спит, — разметалась, свитер и сапоги валяются на ковре. Ну и ну! Тоня оборачивается и глядит в упор на Сергея. Он в полном обалдении.
Маленькая Светка, проскочив вперед, тормошит Надьку:
— Надя! Надя! Ты спишь? Ты чего спишь-то? Мам! Чего она?..
Кипит на кухне борщ, кипит-булькает картошка, шкворчит утка в духовке, Тоня шваркает крышками, дверками, она так и не сняла плаща. За ней Сергей.
— Тоня! Ну ей-богу!.. Ну ты что, Тоня?..
Но крышки только бряк-бряк, ножи, вилки — дзинь, дверцы — шварк.
— Тоня!
— Ну хватит! Что я, маленькая, что ли?..
— А, черт!
Сергей влетает в комнату. Надька, натягивая свитер, еще сидит на кушетке, возле нее копошится Светка. Сергей на ходу прихватил Надькину куртку и шарф.
— Ну-ка! — Он поднимает Надьку резко под мышки и ставит на ноги. — Ты что сделала, а? Ты зачем это сделала? Ты понимаешь или нет? — Обдергивает на ней свитер, обматывает ее шарфом и сует в руки куртку. — Давай-ка отсюда! Ну-ка! По-быстрому! Марш!
— Надя! Надя! — цепляется Светка. — Почему ты ее прогоняешь? Не уходи!
— Света! Ну-ка, посиди! — Сергей хватает Светку и крепко сажает на кушетку. — Иди, иди! — командует он Надьке и дергает ее. — Ах, она без сапог! А ну, сапоги! Быстро! — И он толкает ее, понукает, чуть не гонит.
Но надо же натянуть сапоги.
Надька натягивает сапог и начинает смеяться. Лейтенант, конечно, ничего не понимает и не подозревает, что Надька не над ним смеется и что она не его пришибла с Тоней, а себя, свою чуму, свою жалость — вот так ее!
И за этот смех Сергей чуть не вышвыривает ее. И захлопывает за ней дверь. И ему приходится стоять у этой двери спиной, потому что прибежала Светка и бьется о его ноги:
— Зачем ты ее погнал? Надя! Надя!.. Мама! Зачем он ее?..
В прихожую входит Тоня, снимает плащ, ни на кого не глядя, и вдруг резко кричит Светке, которая к ней бросилась:
— А ну замолчи!
Девочка пугается. Она садится на пол и плачет.
— Ведь не для себя я, для нее! — Мамка Шура всхлипывает. — Мне не надо. Мне теперь… у меня…
Ей не идет плакать: лицо ее распухает, делается некрасивым. Тем более что она в действии: собирает вещи, затягивает ремни, застегивает, хотя чемодан и сумка уже собраны, сама она в шубе, в платке. Надька стоит у окна тоже одетая. А мамка Клавдя, наоборот, сидит за столом строгая и ясная, все она уже выплакала и выговорила, выложила на скатерть свои ручища и сидит.
— А ей лучше будет, у нас перспектива, у нас… Надь! Ты документы-то взяла? Ехать ведь надо, сейчас такси придет… — Она приближается к мамке Клавде: — А ты в отпуск к нам сразу. У нас август — сентябрь сказка, прям сказка… Прости меня, — она берет тяжелую руку мамки Клавди, и та не отстраняется. — Ей лучше будет, лучше…
Мамка Клавдя кивает: мол, да, понимаю, согласна. Врывается Бухара:
— Такси пришло!
— Ну вот, ну вот, поехали! — Шура опять суетится, застегивается, подходит к Надьке. — Надь! Ехать!
Надька кивает, но все так же отрешенно. Она поворачивается, ждет, чтобы встала и начала одеваться мамка Клавдя. Но мамка Клавдя встала, а ноги у нее не идут. И она опять садится и говорит:
— Да нет, я не поеду, вы сами. Вон девчонки проводят.
Надька не смотрит на нее, и она на Надьку тоже. Опять эта жалость, эта чума дерет Надьке сердце, и она в ярости не знает, как быть. Клавдя сидит странно спокойная, тяжелая, простая.
— Ну, что ты? — грубо говорит ей Надька.
— Надь! Ехать! — повторяет Шура робко.
И тогда мамка Клавдя поднимается еле-еле, опираясь на стол:
— Чегой-то прям ноги отнялися, — говорит она виновато и даже с улыбкой. — Ну, Надюшка, не могу. Ехайте сами… Будь хоть там-то человеком, не срами себя!…
— Надя! — зовет Шура.
Надька резко подходит к Клавдии — та не успевает обнять, задержать ее, — целует мамку в голову и тут же отпускает. И отходит без всякого, отшатывается, как ванька-встанька.
Шура обнимается и целуется с мамкой Клавдией, словно родней у нее и нет никого. А Надька, не взглянув на свой дом, вместе с Бухарой выходит, вдвоем несут чемодан. Неужели уезжает Надька? На Дальний Восток? Так вот — раз! — и уедет? Неужели кончилась ее непутевая жизнь и начинается другая?.. И мамку Клавдю она бросает, и подруг?..
Бухара заглядывает Надьке в лицо, но понять ничего не может.