Эта плачет, эта плачет, и Надька — куда деваться? — тоже плачет. Как они плачут втроем, эти женщины, обняв друг друга!..
БАБУШКА И ВНУЧКА
Повесть
«…В седьмом, точно, в седьмом классе началось, мы ведь в одном районе жили, и учились почти рядом, через пять улиц, он в шестьдесят пятой, а я в пятьдесят седьмой. Нас на уроки физкультуры водили, когда уже потеплеет, весной, в сад Прямикова, — такой есть маленький детский парк на Таганке, — ну вот, мы приходим один раз, а там шестьдесят пятая, в волейбол играют, через сетку. Все уже в майках, в трусах, хотя еще прохладно было, начало мая. Уже зелень проклюнулась, я хорошо помню, трава зеленая, облака. И вот там я впервые его вижу, в седьмом, значит, классе. Он бегает, смеется, мяч подает, чем-то он выделялся, не такой, как все, легкий мальчишка, часы на руке, а часы тогда еще в редкость, — ну, как в таком возрасте: часы — и тут же влюблена. Но тут не в часах было дело. Видно, что он у своих любимчик, заводила, остряк. Им игру пора заканчивать, мы стоим, ждем. Он побежал — все за ним, он назад — все опять по местам. А я будто окаменела. Он рядом, ну вот так, у носа моего, мячом об землю, как в баскетболе, от ребят уворачивается и мне подмигнул: мол, смотри, я их сейчас сделаю. И правда, вильнул, обманул, и помчался опять впереди всех по площадке. А со мной обморок, клянусь, удар, сроду такого не случалось. Лорка, моя подруга, кудрявая, красивая Лорка, мы на одной парте сидели, поддержала, спасибо, а то я бы грохнулась: «Аля, ты что?» И ведь мы еще девчонки совсем, по четырнадцать лет. Ну вот, наша очередь играть выходить, физкультурник Дима в свисток свистит, надо выходить, — мы тоже в майках, ноги голые, бледные после зимы, тощие, а трусов спортивных тогда не было, и мы мужские трусы колбасками подвертывали, шароварчиками такими… В общем, я как-то очнулась, посмотрела назад, а они, из шестьдесят пятой, уже одеваются у своей скамейки, он на одной ноге скачет, брюки натягивает, — я поняла: какое-то время прошло. И вот смотрю на него, он опять там острит, в центре внимания, смотрю, а Лорка — на меня, и тут я краснею, голову опускаю, а сама Лорке говорю: «Этот мальчишка будет мой». Лорка даже не поняла: «Что? Что?» В самом деле странная для меня фраза. Во-первых, все-таки в седьмом классе, и что значит «мой»? И вообще для м е н я это странно сказано, грубо. Не понимаю, как вырвалось, помимо моей воли, но я еще и повторила: «Будет мой». И на всю жизнь запомнила. Железная девочка была. «Будет мой», и все!..
Вот так это началось. Три года я по нем сохла, три! Но без всяких девчачьих глупостей: без записочек, телефонных звонков, нигде не караулила, не суетилась. Зачем? Все равно «будет мой». Затаилась, как рысь. Я только десятого класса ждала, рубеж поставила: вот кончаю десятый, семнадцать лет — и все. Тем более что не семнадцать, а восемнадцать, меня восьми лет отдали, боялись: хрупкий ребенок, не вынесет школьной атмосферы. Хорошо так веду себя, сдержанно, но тем не менее знаю о нем абсолютно все, использую все источники информации. Стала дружить с хромым Левушкой Ключом, из нашего подъезда — он тоже учился в шестьдесят пятой, как раз у Пети в классе. Добрый Ли-тин-ключ — почему-то такое у него было прозвище — все рассказывал: куда, когда, с кем, что. Губастый, милый, хороший Левушка, мы с ним и по дачам были соседями — наши отцы оба работали в авиационной промышленности — и дом наш ведомственный, назывался «крылышками», и дачный поселок тоже был «крылышек», в Никольском. Да, так и вижу — боже мой! — наши школы, его и моя, переулки, в сугробах зимой и в зелени лип летом, сад Прямикова. Он и не знал ничего, разумеется, не подозревал, но я и думать не думала: а как он? Вдруг я ему не понравлюсь? Шла к цели, и все.
Конечно, я все равно часто его встречала: то снова в парке, то в кино, то на школьных вечерах. Мы ведь жили в одном районе, а в Москве, большом городе, отдельный район, как ни странно, вроде маленького города, где все знают друг друга. И всякий раз, встречая его, я вспоминала свои слова: «Этот мальчишка будет мой».
На вечерах его всегда окружали ребята — это были, как говорил Левушка, их самые лучшие ученики, к ним кучами носили записочки, когда играли в почту, они нахально читали записки все вместе и вместе отвечали. И вся их группа, эта «элита», как их называли, корчилась от смеха, а потом вдруг надменно уходила среди вечера: у них находились свои, более интересные дела. В такие минуты настроение надолго портилось. Я знала их теперь хорошо: одного, высокого, рыжего, звали Жора Ильин, другого, маленького, в очках, Миша Шпигель, третьего, толстяка с красивым лицом — одет всегда модно, во рту папироска, — Яша Масленников. Левушка восторгался: они у нас самые умные, талантливые. Да и вид у них был такой: воображалы, говоря по-школьному.