Я никогда в жизни ни о чем подобном не думала: получала свои аккуратные четверки и пятерки; и так же, как мне не приходило в голову сомневаться в том, что дважды два — четыре, так и в том, что Онегин бездельник, «лишний», а потому нехороший человек, или что у нас все прекрасно. Что касается стихов, я их просто никогда не знала. Ну, Пушкин, конечно, Лермонтов. Когда же читала Маяковского, то совершенно ничего не понимала, и из-за этого терпеть его не могла. Я любила Симонова и еще Надсона, которого всегда читала бабка. Словом, я думала, что я глупая и обыкновенная девушка и ему не пара.
Помню впечатление от того сна, который я даже не запомнила.
Впечатление непреодолимости чего-то не покидало меня долго, мне было грустно — это заметила Лорка, и бабка заметила, только он не замечал. Его жизнь и моя шли пока по-прежнему самостоятельно; словно два круга, вычерченных на одном листе бумаги, они лишь слегка коснулись друг друга, или словно две параллельных линии, которые должны когда-то соединиться в некой воображаемой точке, но пока существуют раздельно. Какая у него жизнь, кто он, я не знала, но чувствовала: это жизнь совсем иная, нежели моя.
Но что бы я ни думала, все равно хотелось одного: видеть, говорить с ним, и постепенно все другие, прежде важные события дня — школа, уроки, обед, развлечения — отошли на второй план, а главным стало ожидание: когда?
Однажды он встретил меня после уроков, мы сидели в школьном сквере, потом он проводил меня домой, и я предложила зайти к нам. «А ничего?» — спросил он. «Ну что за глупости!» — сказала я. Я хотела, чтобы бабка увидела его, — как он ей? Но и страшно было.
Дома меня ждал обед, бабка, услышав незнакомый голос, извлекла себя из старого кресла, вышла в прихожую, я их познакомила. Бабка оглядела его с головы до ног, и я невольно глядела ее глазами и увидела, может быть, впервые, старенькую ковбойку с закатанными рукавами, мятые, обтертые внизу и залатанные сзади брюки, заросший, давно не стриженный затылок, тяжелые, грубые башмаки, в которых, наверное, уже жарко ходить.
Я тут же сказала, что бабка может отдыхать, мы ее не потревожим. Но бабка не послушалась. «Вы, наверное, есть хотите?» — спросила совсем по-свойски, как спрашивала обычно приятелей Ольги, моей старшей сестры. Он тут же отозвался: «Ага, — сказал, — возраст, что ли, такой, все время жрать хочется…» — «Ага, «жрать»… Кель выражанс, молодой человек? — Бабка царственным жестом распахнула дверь в ванную. — Мойте руки, сейчас накормим чем-нибудь». Он улыбнулся, посмотрел на меня: мол, ничего у тебя бабка, занятная. Но я уже насторожилась, потому что не любила эту бабкину манеру встречать людей по одежке, ставить на место, как она это называла. И неприятно, что я сама оглядела его бабкиными глазами, и, хочешь не хочешь, меня уколол его вид.
Но мало этого: бабка пригласила нас не в кухню, где я всегда обедала после школы, а в столовую, к большому овальному столу. Полстола уже покрывала толстая накрахмаленная скатерть, стояли два прибора. Комната выходила на несолнечную сторону, всегда казалась торжественной и мрачной — старая мебель, люстра, ковры, мое вишневого цвета пианино с настоящими свечами в подсвечниках. Он сказал тихо: «Как у вас красиво! Я такого не видел».
Бабка обедала, вернее, сидела вместе с нами, домработница Валя бегала из кухни в комнату, меняла и без того чистые тарелки. Каждая вилочка, каждый тоненько нарезанный ломтик хлеба как бы говорили ему: смотри, смотри, понимай, куда попал. Он ел медленно, осторожно, поглядывая на меня, изо всех сил старался держаться свободно, но не мог. Бабка поставила локти на стол, подперлась, смотрела в упор и бесцеремонно расспрашивала — о том, о чем я никогда не решалась спросить; об отце, о матери, о том, что он собирается делать после школы. Я и не хотела смотреть, но исподволь, вместе с бабкой смотрела, как он ест, как держит нож и вилку. Он отвечал бабке спокойно, легкими фразами, без всяких «вот», «того», «понимаете», но чувствовалось, как напряжен и замкнут. Лоб у него заблестел от пота, и он достал скомканный, нечистый платок и, держа его в кулаке, вытер лоб.
Об отце сказал, что отец сидит в тюрьме — уже год. Он и еще несколько человек были признаны виновными за аварию на строительстве. Мать работает на почте, хотя раньше была на другой работе. Отметки хорошие, но учиться хватит, надоело. Разве что заочно. Хочется поехать на строительство, на Волгу или Ангару, или пойти матросом на корабль.