— Где Ленка?
Да, он так и не услышал, что Лена пришла. Слепые, совершенно слепые, просто противно.
— Елена, ау!
Лена не отозвалась. Потом спряталась за дверцу шкафа и, когда Алеша встал на пороге, сердито сказала:
— Не входите, пожалуйста, я переодеваюсь.
— Ах, ах, простите! — сказал Алеша дурашливо. — А как вообще дела?
— Благодарю, все в порядке.
— А мы, между прочим, завтра в четырнадцать ноль-ноль отбываем.
— Это уж вся Москва знает. Счастливого пути!
— Ого! Вы страшно суровы сегодня, Малютка!
— Какая есть.
— Что-нибудь случилось?
Лена промолчала.
— Лен?
— Ну что?
— «Ну что!» Да что ты, в самом деле?
— Ничего.
— Странно.
— Вам странно, а мне не странно.
Скорей бы вы уже уезжали. Все бы наконец кончилось, и дом был бы опять похож на дом, и вернулась бы старая, нормальная жизнь. Маринка права, Алеша даже поглупел за последнее время. В самом деле поглупел. Смешно, она могла когда-то реветь из-за него.
— Алеш, а там ателье уже есть, как ты думаешь?
Это Вика продолжает насчет платья.
— Я думаю, там нет даже бани, лапочка.
— Бани?
— Ну да, бани. Хорошо, если дороги проложили, ведь самое начало…
— И не жалко тебе свою молодую жену?
— Я сам тебе построю ателье…
Вот-вот, вместо ГЭС будете ей строить ателье. И еще парикмахерскую. И ванную не забудьте, она не может без ванной. Венера!
— Малютка, поехала бы с нами, а? Там, знаешь, места какие? Ты сроду не видела!
— Спасибо, вам и без меня хорошо.
— Нет, она сегодня просто того, наша Елена, просто черт знает что такое! Но хоть писать ты нам будешь?
— Я не люблю писать. Но если напишете, отвечу, конечно…
— Н-да…
На другой день они уехали. Лена со злостью перегладила все Алешины рубахи, но хорошо погладила и сложила аккуратно. Она весь день ходила с недовольным, презрительным лицом, и на вокзал поехала с холодным принужденным выражением, и вообще показывала, что все они ей безразличны со своей лихорадочной радостью, бестолковыми сборами и волнениями. Лена вошла в роль, и ей нравилось играть в превосходство. Мама без конца причитала и охала: как и где они будут жить, что там за места, какие люди и есть ли там врачи.
Лена сурово сказала:
— Миллионы людей на стройках живут, и ничего.
— Ты черствая, Лена, — запричитала мама. — Ты бесчувственная, я удивляюсь, какая ты черствая.
— Да, да, я черствая, и очень хорошо! — холодно ответила Лена и подумала еще: «Неужели лизаться буду, как твоя Викочка?»
Но как захотелось на вокзале, у поезда, когда уже были погружены в душное купе чемоданы и все вышли опять на залитый солнцем жаркий перрон, тоже ехать, ехать — на Каму, на стройку, куда угодно, в неведомые края. «Поезда, поезда…» Но Лена и виду не подала, продолжала быть строгой и надменной. Маринка, которая тоже приехала провожать, — тоненькая, в голубом безрукавном платье и в очках — даже турнула Лену в бок и спросила тихо:
— Ты что?
Вика плакала, у нее текли ресницы, она обнимала всех подряд, а Лена и теперь точно окаменела, холодными губами целовала сестру и не чувствовала ничего, кроме холода и превосходства. Так лучше, а то бы тоже разревелась, и все.
Алеша острил, смеялся, но было видно: волнуется. Он держал в руках пиджак и все время проверял карман, где лежали деньги и документы. Они долго и крепко жали друг другу руки с Базаровым, посмеивались, подтрунивали, потом все-таки обнялись. Базаров подарил на прощанье Алеше свою прямую длинную трубку и отдал кожаный кисет с табаком.
Мама, поднявшись на цыпочки, поцеловала Алешу и сказала, чтобы он берег Вику, что она доверила ему самое дорогое. Всем стало неловко от этих ее слов, и Алеша, чтобы исправить эту неловкость, опять пошутил:
— Зато я вам скоро телевизор куплю, Евгения Павловна. С первой же премии.
Дед тоже обнялся с Алешей.
— Ну, брат, помни: плюс электрификация! Чтоб, значит, порядок был!
— Ну дак понимаем! — в тон деду ответил Алеша.
Подошла очередь Лены прощаться.
— Позвольте, матушка, хоть плечико поцеловать! — сказал Алеша.
Лена не удержалась и хихикнула глупо как-то, Алеша обнял ее одной рукой, прижал к себе.
— Ну, прощай, Малютка!
Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом еще раз. Все на них смотрели, одна Маринка отвернулась.
— Приезжай к нам, слышишь?
Лена кивала и изо всех сил старалась сделать прежнее ироническое лицо. Она даже «спасибо» не могла сказать — не выговаривалось. Вдруг подумала, что надо ему напомнить про рубашки: что это она гладила, пусть знает, когда будет надевать. Странная стала голова. Она взяла и вытерла щеку после Алешиного поцелуя — как маленькая. Все засмеялись. Вот и хорошо, этого она и хотела: