— А ты их растила? — вдруг скандально закричала Чурцева (даже цыганка невозмутимая повернулась). — Ты их повезешь? Сосчитали! А не сосчитали: тому дай, этому дай, шоферу дай, матросу дай!..
— Чего ты, чего ты? — крикнул на всякий случай боцман, но Чурцева не слышала.
— Да что вы, я ничего не говорю! — Женщина в халате поспешно наверх пошла, придерживала свой халат меж ног, и зеленая щетка в стакане прыгала. А красавец посторонился, но остался.
— Видали, фря какая! — еще свободней Чурцева закричала. — Безумье! Ей безумье, а нам не безумье двое ночей вон на земле-то валяться!..
Она кричала, но особенно никто внимания не обращал. Инвалид тоже кричал, но его голос пропадал в других криках, только грузчиков слышно, как они хрипят:
— С дороги! А ну!.. Сторонись!.. Убью!..
Когда они сбрасывали мешки, то не сразу могли разогнуться, спины мокрые, и шеи, и лица…
— А ну, лапонька, в сторонку, — прохрипел кому-то один, и Раиска еле узнала того веселого, что их мешок нес: худой стал за полчаса, старый, зубы оскалены. Но усмехается.
А тот, что мальчишка, с Раиску ростом, принес мешок, по сходням прошел, а на палубу переступить не может — согнулся, лица не видать, прижало его, и видно, как ноги ходуном ходят. Подскочил боцман, вдвоем с другим мешок снял, своей рукой злобно за плечо схватил и отшвырнул в сторону, чтобы другим дорогу дать, которые уже выстроились и кричат-похрипывают.
— Ну, студент, — боцман заорал, — говорили тебе? Грызь за полтинник захотел?
И паренек вдруг исчез, будто и не стоял здесь сейчас на дрожащих ногах, — застыдился, видно.
— Кончать погрузку! — аккуратно и негромко проговорили сверху.
Негромко, а все услышали. И весь берег и пристань заново ходуном заходили, а на дебаркадере будто вдвое больше стало: кричат опять, сбились, уже и грузчикам пройти не дают.
— Да возьмите, возьмите ж, ребяты!
— Что ж, еще ночь сидеть?
— Авдотья, восемь у тебя, восемь, не растеряй!
— Милаи, да куда ж вы, пять мешочков всего, пять!
— А ну, с дороги! — всех перекрыл небывалый Игоря Павлыча голос, и сам он, без мешка, с «козой» в руке, потный и широкий, свободно прошел через толпу в синем своем физкультурном костюме, и лицо у него, хоть и блестело мокро, опять сделалось сонным и тяжелым. Боцман побежал ему навстречу, стал тихо говорить, а за ним, как ступил он на палубу, сомкнулись береты.
А следом опять Леонид появился, — оттуда, с берега-таки — ему тяжелей было пройти, насели, и он, лохматый, продирался сквозь народ, как сквозь шиповник, дышал тяжело, словно от самого Умета бегом бежал, и кричал на ходу отчаянно:
— Да три еще сегодня парохода, три, будьте вы прокляты! А ну, отлепись к чертям!..
Такой он был, Леонид, — смотреть страшно.
А за Леонидом, как жеребенок за маткой, — несчастный Удод опять: ручками машет, подпрыгивает, наперед забегает. И вроде не заикается больше:
— Вон они, — кричит, — вон онни у мменя уже ггде! Леонид! Ввот они, зддеся, куда ж их?
— А ну тебя к…
Вырвался, выпутался Леонид, перескочил на палубу, остановился с боцманом и Игорем Павлычем.
— Да будь оно все неладно, вот так день и ночь!
— Да, работенка у тебя!
И они пошли в сторону по длинному коридору, опять куда указано: «Буфет».
Грузчики еще последние мешки доносили, но уже не боцман принимал, а другой, с бородой который.
А инвалид опять бутылку достал, выпил, потом костыль в пол упер и, по костылю руками перебирая, как по лестнице, тоже поднялся, встал на ногу свою в брезентовой грязной штанине. И запрыгал тоже в тот коридор.
Минуты не прошло, опять инвалида голос, шум, и вылетел инвалид из коридора. Следом — Игорь Павлыч с красным лицом, боцман, Леонид. Леонид дожевывал быстро и рот ладонью вытирал, боцман вперед выбежал, а Игорь Павлыч загремел:
— А ну, выкинь его к черту, будет тут еще трепаться! Живо!
— Без билета посадили, пожалели! — вскрикнул боцман. — У-у!
И сразу несколько рук подхватили по отдельности: инвалида, костыль, ногу его брезентовую и мигом перенесли все вместе на дебаркадер — там народ молча ужался, место освободил.
— Кончать, уходим! — сказал недовольный Игорь Павлыч и пошел в тот коридор снова.
И тут же началась суета, забегали береты, боцман, рупор наверху еще команду сказал, пошли быстро назад Чурцев — он сам не ехал — и другие, кто помогал да прощался, и Леонид, как бы немного просветлевший, тоже пошел и оглянулся, желая, может, проститься, поглядеть, кто стоит там напоследок. Подалась, чуть не шагнула Раиска вперед, еще надеялась, но и тут он Раиску не увидел, не отличил среди всех.