— А я не просила меня отстаивать! — Тоня волновалась. — А если не хотите, то я сама пойду и…
— О господи! — заведующий уныло вздохнул. — Что это за шлея тебе попала? Жарища, пылища… Ну ладно, ладно, поезжай! Покопайся там в навозе-то. Но учти — пятьдесят процентов зарплаты только получишь.
«Партийный тоже!» — подумала Тоня и увидела вдруг, что Леня уже старый, волосы у него редкие, а на лбу жирная тяжелая складка.
Через два дня с группой горожан Тоня ехала в колхоз.
Молодежи было немного, но зато в одной машине с Тоней ехал старик Вершинин, кладовщик с нефтебазы, такой балагур и пересмешник, что стоил пятерых молодых. Машина шла третьей в колонне — пыль целый день окутывала ее. Женщины плотно повязались косынками — только глаза остались на лице, мужчины плевали через борт и проклинали шофера: зачем не впереди поехал. Но все-таки ехали весело. Старик Вершинин, сделав из пиджака шатер над головой, подмигивал и пел:
Солнце жгло нещадно, Тоня чихала и кашляла от пыли, но, сначала смущаясь, а потом весело кричала вместе со всеми: «Тута, тута!» — отвечая Вершинину, и так радовалась, словно ехала не за сто километров в колхоз, а в самое Москву.
Юрка Ляхов гнал машину назад, на ток, гнал так, что бедняга ЗИЛ, перегруженный зерном, стонал и скрежетал, как живой, а ударяя задними колесами в выбоину, так охал, что у Юрки, как ни был он зол, екало сердце: «Ну все, кранты!» Он почти не переключал скоростей, бормотал ругательства и злобно взглядывал на себя в круглое зеркальце сбоку — там прыгало его красное небритое лицо с закушенной папироской во рту и нахлобученной на глаза кепкой. Тоню, тоже сидевшую в кабине, трясло, мотало, голым ногам было горячо от мотора. Она цепко держалась обеими руками за дверцу, подпрыгивала, стукалась то спиной, то бедром. Юрка не обращал на нее внимания.
— Гады, сволочи! — рычал он. — Соревнуйся еще тут! Выкраивай минутки, а потом по два рейса болтайся, как дерьмо, с мусором этим! Ну ладно, я вам покажу!..
Комбайн, работавший на току второй бригады на очистке зерна, замучил всех — то и дело ломался. Двое слесарей из РТС чуть ли не ночевали около него. Юркина машина была не первой, которую возвращали с ссыпного пункта из-за сорности зерна, и Юрка гнал грузовик со злой мыслью: «К черту! Разнесу ЗИЛ, на ремонт лучше встану, чем так работать!» — и он делал такой вираж на повороте, что пыль выскакивала под передние колеса, и зазевавшаяся синегалка едва успевала вымахнуть в сторону.
Скоро должен быть мост — бревенчатый, разбитый, с плохим спуском к нему; третьего дня здесь у одного грузовика так и хрястнули обе задние рессоры. Тоня со страхом ждала: сбавит ли Юрка скорость?
— Доротдел тоже, чтоб вам! — прорычал Юрка, но все-таки выжал тормоз у самого моста.
Тут же слева выскочил, истошно вопя хриплым гудочком, председательский «газик», из радиатора его рвался пар. Сама председательница, Степанида Сомова, сидела впереди. Юрка дожал тормоз.
«Газик» встал чуть впереди и немного баком, словно хотел загородить дорогу тяжелому грузовику, но передумал.
Степанида Сомова, худая, нескладная, с длинным лицом, вылезла из машины, высоко обнажая худые, желтые ноги, и железными шагами двинулась к ним, подтягивая на ходу юбку.
Следом за ней вышел Сазонов.
Юрка развалился на сиденье в вызывающей позе, попрыгивающими пальцами зажег новую папироску, криво усмехнулся.
Степанида рывком открыла дверцу и со страшным выражением заорала:
— Вылезай! Вылезай к чертовой матери! Понаехали помощнички! По миру пустите! Вылезай, говорю! По зернышку у меня все соберешь!
Тоня вздрогнула от этого крика и покраснела, словно тоже была виновата.
Юрка, забыв про всякие позы, выскочил, вытаращив глаза, заорал тоже:
— Лаешься? На нас лаетесь, а сами что же? Зернышки я тебе растерял! А кому они нужны, такие зернышки?
— Он еще голос подает! Он еще мне…
— Молчать, что ли, будем? Ты своих учи!
Так они кричали минуты две, напрасно Сазонов пытался что-то сказать. Наконец втроем двинулись вокруг кузова. От машины горячо пахло бензином, зерном и пылью. Тоня осталась робко сидеть в кабине, только выглянула потом назад.
Вероятно, где-нибудь на ухабе или в сутолоке машин на ссыпном пункте нижние доски старого кузова расселись, разлохматились острой белой щепой, мешковину, которой выложен был кузов, прорвало, и бог его знает, сколько зерна вытекло за дорогу в эту дыру. Все трое заглянули в кузов: Юрка и Сазонов — ухватившись за борт и подтянувшись, Степанида — кажется, едва привстав на цыпочки.