— Да тебя не теребить — ты мохом обрастешь!
— А тебе-то что за дело? Что ты суешься-то все? Ты и вовсе тут пришей-пристебай. Сейчас тут, а завтра поминай как звали! — И, срываясь, Степанида кричала еще пуще: — Да что я, сама, что ли, не знаю! Да что я, бессердешная, что ли? Да где взять-то, где? Рожу я тебе его, лес-то? Избу, может, свою прикажешь разбирать? Мало я самой себя на колхоз разобрала…
— А хоть и избу! — отвечал Сазонов. — Изба! Собственники чертовы!
Но в то же вечер Сазонов, квартировавший у председательницы, извинялся за ужином:
— Нервы везде… Ты извини, Степанида Федоровна, извини. Я, может быть, веришь ли, сам о пятистенке мечтаю. И чтобы, значит, и садик, и цветочки всякие…
— Да какие у нас цветочки! — примирительно гудела Степанида.
— Вот и я говорю: не до этого, — и, уже обращаясь к мужу Степаниды, Сазонов так же мирно продолжал: — Ведь откуда им быть, нервам? В сорок пятом году, как освободили нас из лагеря, то смотрели, обследовали, стало быть, и наши врачи, и французы, и прочие, так во мне, веришь ли, тридцать три кило было. Уж под сорок лет, мужик все же, а тридцать три кило. А? Я в себе каждую косточку, всякий мосол знаю… А потом в партию не брали девять лет, а я в ней с двадцать седьмого года. Откуда ж нервы? — Сазонов улыбнулся, словно говорил о чем-то смешном и странном, и виновато помаргивал коротенькими, опаленными ресницами: он, прикуривая, всякий раз опаливал себе то бровь, то ресницы.
Юрка из-за Сазонова прославился.
Дело было так. Учительница Гришанина, тоже городская, работавшая во второй бригаде вместе с Тоней, видно, что-то тяжелое подняла или на солнце перегрелась и тут же, на току, упала без сознания.
Сбежались, молча засуетились женщины, стали лить на учительницу воду, потом перенесли ее под навес. Юрка пошел вон с тока, чтобы покурить вдали от зерна, и натолкнулся на Сазонова, как из-под земли выросшего тут. Сазонов потоптался среди женщин, потом сразу к Юрке:
— Заводи!
До больницы — около сорока километров, ночью был дождь, дорога самая паршивая: переезд через речку, и там из балки сейчас ни за что не вылезешь.
Юрка остался на месте.
— Заводи же, что ты!
— Да что заводить! Завести недолго, да не проехать там. — Юрке казалось, что ничего особенного не случилось.
— Как не проехать? Надо проехать. Что ты, парень! Не видишь, что ли?
Тоня с растерянным и испуганным лицом, в сбившейся косынке и еще несколько женщин уже обступили Юрку, загалдели тоже. Учительница не приходила в себя.
— Ладно. Давайте! — сказал Юрка. — Только если застрянем, еще хуже будет.
— Проедешь, — сказал Сазонов.
И Юрка проехал. Черт его знает как, но проехал. Надо было гнать и в то же время не трясти учительницу — и он гнал и не тряс. Переехав речку, остановился, перед тем как брать подъем, и на руках вынес учительницу наверх. Голова ее лежала у него на плече, легкие льняные волосы падали Юрке на щеки и глаза. Учительница была тоненькая, как девочка, но странно тяжелая. Тоня бежала рядом и все поправляла брезент, которым укутали ей ноги.
Вернувшись к машине, он оглядел косогор, разбитую глинистую дорогу и решил рвануть не по дороге, а рядом с нею, по кустам, по самой круче. Тоня, стоя наверху, зажмурилась, когда машина, взбираясь, встала почти вертикально.
Юрка только улыбнулся, увидев потом ее лицо, и, не дав ничего сказать, велел грузиться. И снова гнал и гнал, оглядываясь в забранное проволокой окошко на сидящих в кузове женщин.
Наконец, промчавшись по тихому, словно вымершему, городку, подъехали к длинной одноэтажной больнице, сдали учительницу и подождали, что скажет врач.
Когда Юрка вернулся от колонки — он там умылся и долго пил, — Тоня уже стояла у машины.
— Устал? — спросила она.
— Чего шоферу уставать. — Юрка усмехнулся. — Он катается. Ну как она-то?
— Останется.
— А ты?
— Я поеду.
— Ну давай тогда в кабинку, что ли.
Юрке приятно было, как Тоня смотрит на него, и он тоже вполглаза стал рассматривать девушку — это впервые они тогда ехали вместе. Пыльная, загорелая, а в босоножках, и кольцо на пальце, и сережки. Оттягивая тормоз, наклонившись так, что ей не видно стало его лица, спросил, перейдя на «вы»:
— Не отсюда сами-то? А то, может, домой заскочите?
— Нет. — Тоня назвала свой город и невольно стала глядеть на домишки — такие же, в каком она жила с теткой, на пустые улицы, на киноафиши. В деревне она как-то забыла, что все это существует на свете.
В тот же день, когда они вернулись, Сазонов позвонил в редакцию районной газеты и просил написать про Юрку. «Самоотверженный поступок» — так называлась заметка, и были в ней такие слова: «превозмогая усталость», «даже старые опытные водители», «дорога непроходима», «взревел мотор» и тому подобное. Под заметкой поставили подпись Варепа, командира автоколонны. Вареп прочел, покраснел и стал тихо ругаться на своем языке.