И еще вспомнилось, как всего несколько лет назад на этом же аэродроме ребята провожали его на Правый после отпуска, и был Сергеев пьян, глуп и счастлив — даже и не вспомнить, почему. С двухлетней Катькой на руках, с двумя чемоданами через плечо, с авоськами, горшками — денежки все были прокучены по Гаграм и московским шашлычным, шарф он оставил где-то в такси, пальто было старое, еще студенческое, а новое он так и не купил со всех своих сибирских тыщ. Потом, в Красноярске, оторвалась ручка от чемодана, Катька орала, он метался с нею, не зная, в какую уборную зайти, мужскую или женскую, и казался себе всех несчастнее. Смешно.
Когда объявили вылет и Сергеев пошел к выходу из здания, он не без самодовольства взглянул на себя в зеркало: ничего, ничего, элегантен, и подстриг Яша прилично, все в норме, пусть-ка они поглядят, злодеи, каков стал Андрюшка Сергеев.
В самолете он собирался заснуть сразу, потому что денек ему предстоял завтра нелегкий, но машина оказалась холодная, настуженная, с полчаса, пока не взлетели, все дрожали и не снимали шапок. Место Сергеева было впереди, у окна (министерство билет заказывало, какой получше), но он уступил его женщине с ребенком, а сам ушел в хвост, сел здесь тоже у окна, справа. И заснуть уже не мог, продолжала лезть в голову эта слоеная льдина, и повторялось «А я иду по деревянным городам…». И он опять думал, как прилетит через несколько часов, как его встретят. И ему казалось, это будет так, как бывало всегда прежде: с криками целой кучи друзей, с каким-нибудь дежурным «газиком» или даже автобусом, с раздачей потом московских посылок и заказов («На́ тебе твою шляпу, а магнитофонной пленки нигде нет, только одна бобинка, да и ту на Смоленской возле комиссионного у спекулянтов купил») и с веселым потом выпивоном, когда к бутылке привезенного коньяку, купленного в самой «Армении» на Пушкинской, ребята нанесут потом зеленого «сучка» местного производства. И несколько дней потом празднично пахнет апельсинами, хорошим кофе, жена вьется вокруг тебя, как мотылек, телефон звонит беспрестанно, но зовут не к замерзающему бетону, потому что у тебя есть еще два-три дня отпуска, а на пельмени или беляши. Или любимый бригадир, твой годок Коля Власьев, у которого ты был вроде крестного, когда у него первый парень родился, затащит на охоту или или рыбалку — вертеть с ним лунки во льду и коченеть над прорубью. Приезжаешь, словом, домой.
Ночью была посадка, потом снова полет, Сергеев то засыпал, то просыпался, а когда проснулся совсем, то в иллюминаторе неслось удивительно знакомое: снежная, солнечная тайга, домишки, один поселок и другой, плотина, река. Будто разворачивалась в руках старая калька — знакомый до мелочей чертеж. Застывшее новое море напирало на плотину сверху, с юга, а в нижнем бьефе бурлила знакомая тоже, голубая вода, и далеко, насколько хватало взгляда, река ниже плотины оставалась незамерзшей, ослепительно синей — под зимним солнцем, среди снежного простора. И вот отыскался среди новых белых корпусов длинный гараж — первое здание, построенное Сергеевым.
Самолет несло над родным этим местом, крутило на последних виражах и опять несло — как раз с той скоростью, которая одна могла сейчас что-то выразить, выразить ту радость, с которой не знаешь, как быть. И еще это походило на то чувство, с каким приходишь на школьный вечер, когда солидные дяди вдруг чувствуют себя мальчишками и становятся мальчишками — пусть всего только на два, на три часа.
Сергеев вышел из самолета на трап. Утро действительно сияло солнечное, правда, с морозцем. Он вдохнул свежего, хвойного воздуха. И именно тут, впервые, кажется, за всю дорогу, вспомнил, что он главный инженер главка, что прилетел он по делу и положение, как говорится, обязывает.
Его встречали. Едва он ступил на землю, появился, приветствуя, толстенький молодой человек в очках и белых бурках, назвался Володей Харчиным, спросил: «Не узнаете?» Лицо было знакомое, но припомнить, кто это, Сергеев не мог. В тоне и словах Харчина слышалась та привычная уже Сергееву предупредительность, с какой разговаривают с начальством (он и сам умел так разговаривать), и от этого делалось неловко. Где-нибудь в другом месте он не обратил бы на это внимания, а тут обратил. Но ничего, его ждут другие встречи.
Он оглядел знакомое место, весь аэродром, где когда-то даже «аннушки» вязли в грязи, автобусную остановку — там уже выстраивалась очередь пассажиров с самолета. Сергеева же Харчин подвел к черной «Волге», которая одна стояла в сторонке.