Через несколько минут черная «Волга» проскочила на другой берег (ехали через плотину, и вблизи сразу стали видны недоделки, грязь, груды смерзшегося строительного мусора) и оказалась вдруг рядом со старой диспетчерской.
— Погоди! — Сергеев не удержался и остановил опять машину. Ну же, осталась еще диспетчерская, не снесли.
Этот обшарпанный двухэтажный домишко выглядел сейчас на гладком чистом месте, словно избенка или старый барак среди новеньких многоэтажек. Но это был исторический домишко! Вон там, на втором этаже, окно — сколько там сижено дней и ночей, сколько забито «козлов», сколько выдано свирепой ругани, крика и мата, пропущено через руки чертежей, записок, нарядов. Все кипело когда-то вокруг диспетчерской, штаба стройки, или, вернее, КП, вынесенного на передовую. Что ж там, интересно, теперь?
Сергеев поднялся по знакомой лестнице — знакомые перила, знакомые крутые ступеньки — и снова удивился, что никто не встретился, никто не обогнал. На доске приказов, которая, бывало, была сплошь залеплена бумажками — они висели даже вокруг доски на стене, — белел сейчас одинокий приказик, аккуратно отстуканный на машинке. Сергеев толкнул дверь, вошел в диспетчерскую. Пусто. Стоит тот же изрезанный, испачканный чернилами, отлакированный тысячами прикосновений стол, такие же отлакированные лавки, но совершенно пусто. В диспетчерской пусто!.. Вылинявшие плакаты висят по стенам, лежат на лавке брезентовые рукавицы. И все. Больше никого и ничего.
Сергеев прошел в следующую комнату. Здесь по-прежнему находился диспетчерский пульт, телефонный коммутатор, знакомо светились разноцветные лампочки. На стуле, боком к коммутатору, бездельно сидел человек и читал газету. Тоже странноватая поза для диспетчера. Увидев Сергеева, дежурный встал, отложил газету, и выражение у него сделалось, как у Харчина. Он и походил на Харчина: невысокий, в толстом свитере и валенках.
— Привет! — сказал Сергеев. — Я из Москвы. Сергеев. Дежурите?
— А! — сказал диспетчер, словно знал, кто такой Сергеев. — Здравствуйте. Да сменщика вот жду, отдежурил.
— Что-то так тихо в диспетчерской, а?
— Тихо? — диспетчер, видно, не знал, что на это ответить, и не понимал, хорошо это или плохо, что тихо. — Да так вообще-то…
Сергеев машинально прикасался к стенам, столу, подоконнику, глядел в окно на плотину, не знал, что сказать.
— А вы не в курсе случайно, Греков сегодня работает? Или Агарян?
— Греков? Валентин Иванович? Так он на комбинате. И Агарян там. Это можно узнать вообще…
— Давай узнай, пожалуйста. Так что же, все, что ли, с плотины ушли?
— Да почти что.
Диспетчер сел за свой пульт, стал вызывать УСК — Управление строительства комбината. И через полминуты сказал, что Греков работает, а Агарян в отпуске.
— Валентин Иванович на семнадцатом объекте…
— Где это? — спросил Сергеев. И ему стало неловко, что он не знает, где семнадцатый объект, что́ это за объект. И захотелось поскорее уйти отсюда. Вальку Грекова Валентином Ивановичем величают.
Но он не успел выйти. В комнату несмело сначала приоткрыли дверь, и затем тут же влетел, ввалился, заорал, с порога схватил Сергеева в охапку здоровенный детина в распахнутом полушубке, краснолицый, знакомый, свой.
— Андреич! Да ты ли, Андреич! Ах, ё-мое, сам, а! — и он бухал своей лапищей по спине, по плечам, тряс, крутил Сергеева.
— Да погоди ты, ну тебя к чертям! Руку оторвешь!
Это был Коля Власьев, тот самый охотник и рыбак, лучший когда-то у Сергеева бригадир, душа-парень, великий работяга и выпивоха, здоровый, как медведь. От него и теперь несло свежей водочкой, морозом, здоровьем, как всегда.
— Да ты что, Никола, какой толстый стал? — говорил Сергеев. — Вы что тут все растолстели-то?
— А сам-то, сам-то гладкий какой! Москва!.. Ну, дела! Приехал, значит? А я смотрю, что за начальство к нам? Давно никто не ездит, а тут черненькая идет… Ну даешь, Андреич!.. Слышь, Фокин? — Власьев повернулся к диспетчеру, у которого в лице теперь появилось оживление. — Это Андреич, мастер мой бывший, смотри, куда взлетел! А ведь, бывало, на па́ру корячились-то тут! Помнишь, как заглушку-то ставили, а?
— Как заглушку не помнить! Ну а ты-то как, черт здоровый?
— Да чего нам сделается, живем! — Лицо Власьева расплывалось в улыбке, и Сергеев чувствовал, что сам тоже улыбается во весь рот. — Живем помаленьку! Но ты-то, вот ты! Я-то думаю, кто это за начальник к нам такой, а это Андреич! Ну?..
— А жена как? Ребята? Крестник мой как? — Сергеев сказал «жена», потому что забыл вдруг имя веселой и тоже толстой и шумной Власьихи, первой хозяйки на Правом. А ведь сколько пировали, бывало, у них, какие готовила Власьиха пельмени, уху! Черт, даже стыдно, вылетело из головы. Клава? Рая?.. Забыл…