Петя и Кэукай переглянулись и, не сговариваясь, встали. Через две-три минуты мальчики были уже в вельботе.
— Отталкивайтесь, отталкивайтесь! — умолял Эттай. — От берега отталкивайтесь, а мотор я заведу...
...Экэчо лихорадочно торопился. Ему лишь сегодня на рассвете удалось увести моторный вельбот, который находился у причала в устье небольшой речонки. «Ночи ждать нельзя, надо убегать сейчас», — решил Экэчо. Перед его глазами стояло спокойное, холодное лицо следователя, прибывшего в поселок для очередного допроса. Мысль о следователе приводила Экэчо в смятение. Он предчувствовал, что сегодняшний допрос будет последним: шаг за шагом следователь заводил его своими беспощадными вопросами в тупик. Экэчо вынужден был дать целый ряд показаний о своих преступлениях. «Увезет он меня сегодня, обязательно увезет, если я не убегу туда, за пролив, к брату!» — торопился Экэчо, вытаскивая тюки пушнины из тайника пещеры.
И вдруг Экэчо бросил на землю свою ношу и побежал вниз, прыгая с выступа на выступ. У самой линии прибоя он остановился, хотел что-то крикнуть, но звук застрял в его горле. «Карабин! Карабин не взял с собой, в вельботе оставил!» — ужаснулся Экэчо, глядя, как течение относит вельбот с мальчиками все дальше и дальше от берега. Схватив камень, Экэчо замахнулся, но, поняв, что мальчики уже слишком далеко, в бессильной ярости швырнул его в воду у самых ног и закричал что-то громко, бессвязно, потрясая в воздухе кулаками.
Услыхав крик, мальчики вздрогнули и оторвали свои взгляды от мотора, который, как назло, Эттай не мог завести.
— Скорей заводи мотор, медведь неуклюжий! — торопил друга Кэукай и на всякий случай потянулся к карабину, который оставил в вельботе Экэчо.
Экэчо побежал вниз, прыгая с выступа на выступ.
— Сейчас, сейчас заведу... Зажигание, понимаешь, никак не получается, свечи отсырели...
Он хватался то за одну деталь, то за другую, пытался отвинтить гайки, чтобы заглянуть внутрь мотора.
А Чочой, крепко прижимая лук к груди, вцепился в него так, что, казалось, не выпустил бы его и мертвым.
И вдруг мотор заработал.
— Ур-р-ра!.. — закричал Эттай, победно поднимая кверху перепачканные руки.
— Ур-р-ра!.. — подхватили его друзья.
Люди начали выбегать из домов на берег моря, когда вельбот был еще достаточно далеко.
— Нашли! Вельбот нашли!.. — повторялось на разные голоса.
Когда мальчики причалили к берегу, там уже собрался почти весь поселок.
—Что это? Откуда вы привели вельбот? — изумленно крикнул Таграт.
Но тут поднялся Чочой, опираясь на огромный лук, украшенный кольцами.
— Лук! Лук! Лук богатыря Ако!.. — громко выкрикнул Кэргыль и вошел в своих нерпичьих непромокаемых торбазах прямо в воду.
Легкой волной прокатились по толпе возгласы изумления, и снова наступила напряженная тишина. Бережно, на вытянутых руках, Кэргыль вынес на берег лук.
— Лук нашего Ако! Да, да, это лук богатыря Ако! Смотрите, костяные кольца! Это действительно лук нашего Ако! — слышались восклицания.
Кто-то наконец вспомнил о мальчиках, терпеливо ожидавших, когда же обратятся к ним.
— Откуда лук? — наконец спросил Кэргыль у Чочоя.
Объяснения мальчиков были недолгими.
Услыхав, что Экэчо оставался у пещеры, когда мальчики завели мотор, Таграт приказал Тынэту:
— Немедленно со своими комсомольцами поймай этого волка и живым приведи сюда!
— Сейчас, сейчас мы его сюда притащим! На Аляску убежать хотел, мерзавец! — крикнул Тынэт, стремительно отделившись от толпы.
Экэчо привели в поселок под вечер. Низко опустив голову, он лишь изредка бросал угрюмые взгляды на окружавших его людей.
Три комсомольца несли тюки тщательно упакованной пушнины.
Бросив тюки к ногам Экэчо, комсомольцы отошли в сторонку.
— Тавыль с матерью идет! — воскликнул Кэукай.
Все повернули голову в сторону медленно идущей женщины, рядом с которой так же медленно шел мальчик в красном пионерском галстуке. Немолодое, чуть скуластое лицо матери Тавыля было сурово, бесстрастно. А мальчик волновался.
Когда мать с сыном были уже совсем близко, толпа расступилась.
Чувствуя на себе суровые взгляды жены и сына, Экэчо еще ниже опустил голову.
— Так вот кто снимал с чужих капканов песцов и лисиц! — чуть надтреснутым голосом произнесла мать Тавыля.