Глянув на бледные, безжизненные руки отца, Чочой вспомнил, какими они были теплыми и ласковыми еще совсем недавно. Неудержимая сила влекла Чочоя прикоснуться к мертвым рукам отца, и в то же время что-то останавливало его.
Одна из старух вырезала в боковой стене полога дыру, чтобы вынести тело покойника. По обычаю чукчей, не полагалось выносить умершего через вход полога.
Покойника вынесли. За ним вывели под руки жену и сына. Тело Кэргына положили на узкую, длинную нарту, поставленную на две круглые жердины.
Приложив руку к магическим кругам на груди, Мэнгылю сказал чуть хрипловатым голосом:
— Сейчас узнаю, на каком месте желает быть похороненным Кэргын.
Опустившись коленями прямо на снег, Мэнгылю взялся за копылья[9] нарты и принялся двигать ее взад и вперед. Круглые жерди слегка шевелились, вдавливаясь со скрипом в снег. Порой шаман замирал, опустив низко голову, а затем снова принимался двигать нарту, называя сначала шепотом, а потом вслух окрестные места вокруг поселка. Наконец, после того как Мэнгылю назвал один из самых дальних холмов у небольшой речки, на которой Чочой летом любил ловить рыбу, нарта, по мнению шамана, заскользила по жердям легко.
— Нарта скользит сейчас легко. Кэргын желает быть похороненным на этом холме, — сказал шаман, поднимаясь на ноги.
Одна из женщин подбежала к шаману, голой рукой отряхнула с его колен снег.
В нарту впряглись несколько мужчин. Низко склонив голову, они медленно тронулись в путь. И как раз в тот момент, когда Чочой рванулся вперед, чтобы вцепиться в нарту и остановить ее, кто-то взял его за плечи и строго сказал:
— Путь у твоего отца далекий. Тебе еще рано с ним в дорогу...
Чочой глянул вверх, увидел склоненное над собой одноглазое лицо шамана. Мальчик беспомощно опустился на корточки и заплакал.
Когда похоронная процессия скрылась из виду, Чочой вошел в ярангу, забился в угол между пологом и сломанной нартой, заваленной домашней рухлядью, и, уткнувшись лицом в колени, замер.
Подавленный горем, долго сидел Чочой на одном месте. И вдруг он ощутил легкое прикосновение к своему лицу. Чочой вздрогнул, поднял голову и увидел свою любимую собаку Очера. В умных глазах Очера была тоска. Чочой мгновение смотрел в эти выразительные глаза, затем обнял собаку за шею, прижал к своему лицу. Очер поднял кверху морду и завыл протяжно, заунывно.
— Не надо, не надо плакать, Очер, — приговаривал Чочой, глотая слезы. — Я знаю, как тебе жалко отца. Он очень любил тебя, Очер. Я не раз слыхал от него, как он тебя хвалил, говоря, что ты вывозил его упряжку в самую сильную пургу, когда нельзя было найти дорогу.
А Очер, прижимаясь пушистой шеей к лицу Чочоя, все выл и выл, словно хотел поведать миру о том, как тоскливо ему сейчас, когда он потерял своего любимого хозяина.
Погруженный в горе, Чочой не заметил, как в ярангу вошел маленький негр Том. Несмело кашлянув, Том подошел к Чочою и, опустившись на корточки, тихо сказал:
— Не плачь, Чочой. У тебя нет больше отца, но у тебя есть мать и друзья.
Чочой, отпустив Очера, вытер глаза грязными кулачками и слабо улыбнулся Тому.
Том тяжело вздохнул и сказал как можно тверже, как и полагается настоящему мужчине:
— Дай руку, мой друг! Клянусь тебе, что никогда и ни за что на свете не оставлю тебя одного в беде!
— Спасибо, Том, спасибо тебе... — тихо ответил Чочой, крепко пожимая худенькую черную руку товарища.
— Пойдем к нам в хижину, — ласково пригласил его Том. — Может, отец мой споет нам свои негритянские песни. Ты же очень любишь слушать, как поет мой отец...
Опираясь на плечо Тома, Чочой встал на ноги.
— Пойдем с нами, Очер, — сказал он, погладив собаку.
Когда Чочой и Том подходили к хижине негра, навстречу им из-за сугроба вышли сыновья Кэмби. Впереди Дэвида шел его старший, восемнадцатилетний брат Адольф.
В противоположность Дэвиду Адольф был тощий, костлявый, с худым благообразным лицом. Темные глаза его казались задумчивыми и даже грустными.
— Вот тебе, пожалуйста, — повернулся в сторону брата Адольф, широким жестом указывая на Чочоя, — этот мальчишка потерял отца. Лет в пятнадцать-двадцать он, быть может, и сам умрет...
Чочой был ошеломлен этой фразой. «Как — умру? Почему так скоро умру?» — хотелось ему спросить, но он молчал, не сводя немигающих глаз с Адольфа. А тот продолжал: