— Бери, бери, Чочой. — Адольф протянул тарелку с оладьями. — Ты не слушай, что брат болтает. Он шутит, он добрый шутник.
Два чувства боролись в Чочое: первое — повернуться и уйти, ни слова не сказав этим людям, и второе — забрать оладьи, забрать во что бы то ни стало и накормить умирающую мать. А они были такие маслянистые, такие вкусные! Спазма сдавила горло Чочоя, на лбу и на щеках выступила испарина.
Вид голодного мальчика поразил даже Дэвида.
— Бери, бери! Адольф же сказал, что я шучу, — буркнул Дэвид и отвернулся в сторону.
— Мне... мне не надо. У меня мама больна, она ничего не ест, — наконец выдавил из себя Чочой.
— Так тебе завернуть, да? — спросил Адольф и повернулся к матери: — Заверни, пожалуйста, во что-нибудь.
Миссис Кэмби посмотрела на одного сына, перевела взгляд на второго и вдруг засуетилась, собираясь выполнить просьбу Адольфа.
— Ай, Адольф, Адольф, — приговаривала она, — у тебя такое мягкое сердце! Только как бы ты, мальчик, не нажил себе горя. Да, да, как бы ты не нажил себе горя со своим добрым сердцем. Это очень, очень часто бывает.
Получив сверток, Чочой ринулся прочь из дома мистера Кэмби. Он был счастлив, что наконец может принести матери такую пищу, которая ей должна непременно понравиться. Пугливо озираясь, как бы боясь того, что Адольф и Дэвид могут раскаяться в своей доброте и отнять оладьи, Чочой бежал, не выбирая дороги. И, когда ему показалось, что он ушел уже достаточно далеко, он присел за эскимосской хижиной и осторожно развернул сверток.
«Я не буду их есть... Нет, нет, ни за что не буду! — твердил Чочой, чувствуя, что ему нестерпимо хочется съесть их все сразу. — Я только посмотрю на них, я только языком попробую».
Чочой не знал, как долго сидел он на одном месте, с жадностью вдыхая вкусный запах оладий. Голова его кружилась, от слабости дрожали колени. Не удержавшись, он откусил по крошечному кусочку от каждой оладьи, думая о том, проглотить ли ему сразу эти кусочки или подержать их во рту как можно дольше.
И вдруг сзади себя Чочой услыхал шаги. Быстро завернув оладьи в бумагу, он обернулся и увидел Адольфа и Дэвида с ружьями за плечами: сыновья Кэмби шли на охоту. Чочой поднялся на ноги и, крепко прижимая сверток к груди, попятился назад.
— Чего же ты испугался? — спросил Адольф. — Почему ты такой дикий?
— Между прочим, Адольф, ты забыл, наверное, что этот волчонок очень дружен с грязным негритенком Томом, — напомнил Дэвид.
И тут случилось то, чего так боялся Чочой. Добрая улыбка мгновенно исчезла с лица Адольфа. Сделав резкий шаг вперед, Адольф выхватил из рук Чочоя сверток и, швырнув его в грязь, растоптал тяжелыми резиновыми сапогами.
— Что касается негров, то тут я беспощаден! — сплюнув, промолвил он и пошел прочь.
Довольный выходкой брата, Дэвид громко хохотал, шагая вслед за ним.
А Чочой, прижав худые кулачки к груди, стоял неподвижно, с выражением безмолвного крика на лице; затем губы его дрогнули, и он заплакал так горько, как еще не плакал ни разу после смерти отца.
Не видя дороги, он ступал наугад в лужи, глотая слезы и размазывая их кулачками по чумазому лицу. На груди своей он еще ощущал тепло от свертка с оладьями. И, словно надеясь на то, что он еще нащупает дорогой ему сверток, от которого, как ему казалось, теперь зависела жизнь его матери, мальчик приложил руки к груди, немного постоял молча и вдруг залился слезами сильнее прежнего.
Таким и повстречал своего друга Том.
— Почему ты плачешь, Чочой? — спросил Том и пугливо осмотрелся вокруг.
Чочой умолк на мгновение, посмотрел на Тома так, словно не узнал его, и, присев на корточки, уткнулся лицом в колени.
— Адольф растоптал лепешки в грязи. Мама ничего, ничего не ест... — наконец сквозь судорожные всхлипывания промолвил Чочой.
Том нерешительно потоптался на месте, силясь понять, что за лепешки растоптал Адольф в грязи, и пришел к простому, невеселому выводу: у Чочоя отняли возможность покормить больную мать.
— Не плачь, Чочой, не надо, мы сейчас что-нибудь придумаем, — наклонился он к своему другу, чувствуя, что дальше переносить плач Чочоя уже не в состоянии.
Чочой умолк. Он стал на ноги и, круто повернувшись в ту сторону, куда ушли Адольф и Дэвид, погрозил крепко сжатыми кулачками:
— Ну, подождите же, пусть только придет дядя Гоомо!..
Что будет, когда придет Гоомо, Чочой толком не знал, но ему хотелось в это мгновение верить: с возвращением дяди обязательно произойдет такое, после чего и Адольф и Дэвид непременно жестоко поплатятся за ту страшную обиду, которую они ему причинили.