Они поженились перед самой войной. Его мобилизовали. Когда он уезжал, ни одной слезинки не проронила Даша. Все провожающие заметили это, и кто-то сказал Афанасию Ильичу: «Каменная у тебя баба». Он только улыбнулся грустно и стиснул зубы. Никогда не забыть ему последней ночи, что они провели вместе. Она наговорила ему столько ласковых слов, сколько смогла за короткую северную летнюю ночь. Его рубашка на груди не просыхала от ее слез до утра. Каменная баба. Что они все понимают? Твердая женщина, настоящий человек. Таежница.
А ее письма с фронта, полные ласки и заботы, планов и надежд! И, наконец, это последнее извещение о ее смерти, как точка, поставленная в конце счастья, после которой уж ничего не напишешь. Все.
В гараже тихо. Петрову никуда не хотелось идти. Он выключил свет, оставив одну лампочку, крикнул:
— Дежурный!
Не отзывается, спит, наверное, в вулканизаторской. Но и там, в этой маленькой комнатке, заваленной старой резиной, никого не оказалось. Он сел на кучу покрышек. Закурил.
Так и застал его Корнев, вернувшись из леса.
— Не спится? — глуховатым голосом спросил Афанасий Ильич и деланно зевнул, желая показать, что ему вот как хочется спать, да нельзя.
Корнев сел рядом.
— Это зря. Спать надо, когда можно. Знаешь, как на фронте?
— Знаю. Сам недавно оттуда.
И, обрадовавшись, что найдена тема для разговора, они начали расспрашивать друг друга, где кто воевал. А вспомнив о войне, проговорились каждый о своем самом больном и тайном, о чем не всегда и не каждому скажешь. В дни бедствий широко открываются сердца людей. В дни совместной борьбы нет ничего дороже дружеской руки — она и поддержит, и путь покажет, и выручит в беде.
И рассказывать много не надо — какие тут рассказы? Все ясно. Жена погибла на войне. Ясно. Стисни зубы и навек запомни все: и ясные глаза любимой, каких больше нет на свете, и страшный оскал убийцы. Запомни и борись, чтобы его скорее, как можно скорее сжить со света, чтобы он больше никого не мог убивать.
Невеста в плену. Это почти гибель. Красивая девушка в руках врага. Корнев часто думал об этом с бессилием и бешенством. Смерть или позор — сумеет ли она выбрать смерть?
Так или иначе — она погибла, и этого тоже забывать нельзя.
Они сидели на старых резиновых покрышках под мигающим светом желтоватой лампочки. На белом от снега окне сверкал иней. Мороз потрескивал в бревенчатых стенах.
— Об этом забывать нельзя, — напомнил Виталий Осипович.
Петров жестковато, но дружески поправил:
— Об этом не надо говорить.
— Сдержаться трудно.
— А мы не на легкое поставлены. — Это Петров сказал тихо и требовательно, вспомнив недавний разговор с Дудником. Спросил уже совсем спокойно:
— В партии давно?
— С сорокового.
— Ага, — оживился Афанасий Ильич, — одногодки мы с тобой. Я тоже с сорокового.
Это совпадение почему-то обрадовало обоих, они сразу увидели, как много общего между ними в судьбе, в жизни, в работе. И уже не стало того гнетущего чувства одиночества, какое испытывал каждый, — словно только сейчас они увидели себя не в одиночку, а вместе со всеми: то, что раньше они знали, то сейчас почувствовали всем сердцем. Это было до того неожиданно, что они сразу замолкли, как умолкают в минуту особой торжественности.
ДРУГ АЛЕКСАНДРА МАКЕДОНСКОГО
Конечно, как и следовало ожидать, Гольденко знал о новом начальнике больше, чем другие. Его приезд не возбудил в сердце старого искателя длинного рубля никаких надежд. Но он начал уверять всех, что такой старый солдат, каким является он — Семен Гольденко, непременно будет отмечен боевым командиром Корневым. И уверял до тех пор, пока сам не начал верить в свою выдумку. То, что эти придуманные надежды пока не оправдывались, уже не смущало его. Он подогревал эти надежды тем, что выдумывал невероятные подвиги, приписывая их Виталию Осиповичу.
Даже прискорбный случай в пятой диспетчерской недолго угнетал его. Выдумав утешительную историю, Гольденко поверил в нее сам и с увлечением повторял каждому, кто хотел послушать:
— Я, значит… это лежу я. Не сплю, знаю, что придет. Он ведь беспокойный. Еще на фронте все удивлялись: когда он спит? Откуда я знаю?.. Вот чудак человек!.. Откуда!.. Да он сам после мне рассказывал. Вот, значит, он и входит. В будку-то. Входит, значит, думает: захвачу я его на посту спящего. А я, конечно, не сплю. Глянул он на меня: «Ага, хитер старый солдат, одним глазом спит». Так и говорит. А голос, сами знаете, труба (хотя слушатели знали, что голосом новый начальник не отличался, но не перебивали). «Встать!» А я — лежу. Думаю: это тебе не армия. Ну он меня за воротник — цоп! Только он рукой до меня, а уж я на ногах и по всей форме рапортую: «Во вверенном мне участке все благополучно!» Ну, посмеялись мы с ним. Покурили. «Иди, говорит, вояка, на дорогу. Молодец, говорит, умеешь в полглаза спать, только не забывай мне почтение оказывать, а я о тебе подумаю». Вот он какой! Молодой солдат старому солдату всегда друг. Несмотря что начальник.
Но проходили дни и ничего такого приятного для Гольденко не происходило. Он слегка приуныл, но еще храбрился. Все ему казалось, что боевой командир увидит, как затирают его, старого солдата, и поставит на настоящее место. Что он старый солдат — в это он давно и сам поверил. Поверил до того, что начал удивляться, как это получилось: так геройски воевал, но был затерт, забыт.
Ночная смена дорожников отдыхала. Их было немного, человек десять в бараке. Бледный свет северного дня сочился в замерзшие стекла. Столько снега намерзло на окнах, что они казались заложенными толстым слоем серой ваты.
Дорожники напились чаю, закурила, собираясь поспать часок перед выходом в ночную.
Гольденко рассказывал о новом подвиге начальника. Ему надо было рассеять свои сомнения, поэтому рассказывал он увлеченно, даже с энтузиазмом.
В этот момент Виталий Осипович зашел в барак, чтобы посмотреть, как живут дорожники. В коридоре было чисто.
В полумраке он различил двойной ряд коек, в углу — фигуры людей. Вспыхивали огоньки папирос. Он хотел подойти к ним, но, услыхав свое имя, остановился.
Кто-то громко и восторженно рассказывал о его подвигах. Речь шла о взятии какого-то неизвестного на карте населенного пункта. Если верить рассказчику, он — Виталий Осипович — почему-то ехал на танке. Повторяя якобы его приказания, рассказчик очень похоже копировал его голос. Все остальное было совсем неправдоподобно.
Рассказ спасали только красочность и воодушевление, на которые не скупился неизвестный сказитель.
Виталий Осипович тихо подошел. Его увидели. Поднялись с коек. Обернулся и воспеватель подвигов его. Это был тот самый, из пятой диспетчерской. Он ошалело поводил рачьими глазами и растерянно улыбался.
Сделав вид, что ничего не слышал, Корнев подсел к дорожникам.
— Чем занимаетесь?
— Да вот отдыхаем.
Гольденко продолжал стоять.
— Да вы садитесь, — сказал ему Корнев. — На фронте бывали?
Гольденко сел.
— Как же, — неуверенно ответил он, — воевал. Да, пришлось повоевать. «Вот оно, — думал он, — начинается».
Горячая волна прошла по его телу. Слегка закружилась голова, и он сразу же, без запинки, заявил, что был в армии Буденного, рубал беляков и лично был знаком со многими командирами и героями гражданской войны.
Корнев, не улыбаясь, спросил: