Корнев не был знаком с Иванищевым, но ему почему-то сразу понравился этот высокий, плотный человек с густой черной бородищей и с блестящими молодыми глазами.
Дудник рассказывал о его педантичности, придирчивости и странно уживающейся с этим технической смелости.
Корнев прислушивался, поглядывая на дверь: кто еще войдет? Но было тихо. Никто больше не входил.
— Прошу, — вздохнул управляющий.
Корнев начал говорить о необходимости постройки эстакады, но Иванищев неожиданно требовательным тоном перебил:
— Это пропустить. Конкретно об эстакаде.
Корнев сложил свои записки, взял проект, развернул его на столе и попросту, как недавно Дуднику, рассказал, какая эстакада им нужна, приводя только основные цифры. Управляющий слушал молча. Иванищев прерывал вопросами. Перед тем как спросить, он каждый раз нацеливал карандаш, которым все время что-то записывал, в грудь Корнева и говорил:
— Простите, коллега. Прошу повторить расчеты нагрузки на сваю. Благодарю.
Корнев докладывал минут десять.
Управляющий спросил, обращаясь к Иванищеву: «Ваше мнение?» Тот ответил: «Совершенно удовлетворен».
Это было полное одобрение. Все знали, как редко бывает удовлетворен Иванищев. Неоднократно приходилось выслушивать жалобы на якобы мелочные придирки главного инженера. Когда ему об этом говорили, он вежливо, но твердо отвечал:
— Мелочей в технике нет, а я, прошу меня простить, придирался к тому, что вы назвали мелочью, и буду придираться.
Иванищев искательно улыбнулся.
— Вы разрешите, Виталий Осипович, проверить детали? Это много времени не займет. Завтра я подпишу.
И снова Волгин спросил:
— У меня два вопроса. Люди и материалы. Людей дать не можем. Нету… А если вы израсходуете плановый лес, то нечего будет грузить.
— Люди есть, — сказал Корнев.
— Конкретно?
— Грузчики. Их у нас четыре бригады. В свободное время они будут работать на постройке эстакады. Снимаем часть людей с дорожных работ. На собрании, где обсуждался проект, все рабочие согласились работать сверхурочно и, если надо, — по ночам. Вот расчет рабочей силы. При этом условии мы построим эстакаду на погрузку десяти вагонов за пятнадцать дней.
— Надо строить эстакаду не на десять вагонов, а на двадцать минимум, — перебил управляющий. — Там у вас помечен один подъезд. Мало — надо два.
— Но ведь это первая очередь, исходя из наших возможностей.
— Плохо вы знаете ваши возможности, — осуждающе перебил его управляющий. — Надо учесть, что сейчас основная масса леса пойдет через вашу биржу. На сплав мы ничего не дадим. Потребности надо учитывать, а не возможности. Значит, надо строить эстакаду в пять раз больше, чем вы задумали.
«Вот это хозяин, — подумал Корнев, — как размахивается!»
А Волгин говорил уже о подвозке материалов, о прокладке узкоколейки от Весняны до биржи, о людях. Под конец сказал:
— Все. Эстакаду строить немедленно, с завтрашнего дня.
Иванищев вышел. Волгин начал расспрашивать Корнева, где он учился, где работал, что строил.
— Я больше разрушал, чем строил, — признался Корнев.
Волгин рассмеялся.
— Там разрушал, здесь строишь, а цель одна. Диалектика.
Подумал и сообщил:
— Кончится война, будем строить бумажный комбинат.
И распрощался совсем по-дружески.
Проходя сумрачным коридором, Корнев увидел Иванищева. Он стоял у двери своего кабинета.
— Я вас жду. У вас есть здесь какое-нибудь прокрустово ложе? Гостиница? Наплюйте на гостиницу, идемте ко мне. — При этом он сделал широкий, размашистый жест, желая показать, что он не такой-то уж педант, что он совсем компанейский парень.
— В самом деле, — настаивал Иванищев, — я один. Сын был на фронте, сейчас в госпитале. Жена уехала к нему. Дочка в Москве. В общем — пошли.
Виталий Осипович сказал, что ему надо позвонить в гостиницу, предупредить Тараса, чтобы он не ждал. Тарас долго не подходил к телефону. «Неужели уже спит?» — подумал Корнев и посмотрел на часы. Шел восьмой час. Рано. Наконец Тарас ответил. Оказалось, он нашел друзей, также приехавших на совещание.
Иванищев закрыл дверь кабинета, они прошли по пустынным коридорам треста и вышли на улицу, заваленную снегом.
Город спал, словно закутанный в вату, — такая глухая стояла тишина. И они шли, как по вате, по пышному снегу.
— Дело к весне, — сказал Иванищев, легко шагая рядом с Корневым. — Чувствуете, какая ласковость в воздухе и тяжесть? Как парное молоко. А проектик ваш хорош, хорош. Свежесть и смелость. Вот эстакада — дело не новое, а у вас как-то особенно получилось. Экономично. Очень приятно почитать такой проект. Как хорошая книга. Весьма доволен.
Потом сидели в большом домашнем кабинете Иванищева. Тепло, уютно, яркий свет под зеленым абажуром. Большой кожаный диван, за стеклами шкафов книги. Очень много книг и портретов в овальных и круглых рамочках. В углу мольберт с неоконченной картиной: тайга в легком утреннем тумане.
— Сын писал, — пояснил Иванищев. — Не успел закончить. Из академии — на фронт.
Поговорили о войне, об институте, где учился Корнев и откуда полтора десятка лет назад вышел Иванищев. Это еще больше сблизило их.
Корнев сказал, что здесь такая тишина, такой уют, покой, что трудно даже представить себе войну с ее ужасами разрушения и смерти.
— Покой, — усмехнулся Иванищев, — не люблю этого слова. Покой, упокой. Нет, дорогой товарищ, здесь, — он постучал пальцами по высокому лбу, — нет еще ничего такого… покойного. Нет. Война идет к победе, а после войны что? Мир, покой? Нет. После войны будем строить. Об этом надо уже не только думать. Скоро нас позовут и прикажут: стройте.
И несколько шутливо:
— Вы что думаете, я вас зазвал сюда для приятной беседы? Да валяйтесь вы в своей гостинице, мне-то что! Я сухой, расчетливый и даже злой человек. Так вам каждый скажет.
Он строго посмотрел на своего собеседника и быстро спросил:
— Хотите строить бумажный комбинат?
И, не ожидая, пока Виталий Осипович соберется с мыслями, он стремительно вскочил со своего кресла и подбежал к столу. И пока рылся в ящиках, вытаскивая оттуда какие-то папки и тетради в потертых дерматиновых переплетах, он все время рассказывал с убежденностью увлеченного своим делом человека.
Из его рассказа Виталий Осипович узнал, что проект бумажного комбината разрабатывался задолго до войны. Иванищев руководил этим делом. С группой геологов он обследовал многие таежные реки, потому что бумажный комбинат обязательно надо строить на большой сплавной реке.
Светлые воды Весняны пленили его. Она явилась могучей артерией, в которую впадало великое множество таежных рек и ручейков. Многие из них пересыхали за лето, некоторые только едва слышным журчанием напоминали о себе. Но было несколько весенних дней, когда все они эти речонки и ручейки просыпались, начинали наливаться, пухнуть и вдруг превращались в могучие потоки. Тогда они с грохотом и ревом катились по тайге, подмывая мшистые берега.
Вот в эти считанные дни весны надо сбросить в воду все запасы древесины, накопленные за зиму, чтобы они домчались до Весняны, а там и до комбинатских запоней и складов.
Именно здесь, где Весняна становится широкой, спокойной красавицей, Иванищев и решил строить.
Под нескончаемое комариное пенье он тут же на берегу, окруженный дымными кострами, набросал схему будущего комбината. Один из его спутников запечатлел этот исторический момент. Иванищев показал Виталию Осиповичу фотографию. Бородатый и фантастически волосатый человек, как бы плывущий в белом дымном облаке, склонился над планшетом. Накомарник с сеткой из конского волоса по просьбе фотографа откинут на затылок. Отсюда и вынес Иванищев свою бороду, с которой потом так и не расставался всю жизнь.
Вот и эта схема — зародыш будущего проекта, лист пожелтевшей бумаги из походного планшета с полустершимися карандашными линиями и рыжими пятнами от раздавленных комаров.