— Еще спрошу тебя, Афанасий Ильич, как думаешь, если часть людей из конторы сюда на денек?
Петров ответил, что поговорит с Дудником.
Они вытерли руки снегом, закурили, и Виталий Осипович вскочил на проходящую машину, указывая шоферу, куда свалить сваи. Корнев сам помогал сбивать замки стоек, сдерживающих воз. С грохотом скатывались тяжелые бревна в мокрый снег; их тут же подхватывали и тащили на костры обжигать.
Уходя, Петров еще раз увидел Виталия Осиповича — мелькнуло его лицо, освещенное пламенем костра, ослепительно блеснула полоска зубов. С двумя рабочими инженер поворачивал сваю в костре. Густые клубы черного дыма скрыли его, а когда дым рассеялся, Виталия Осиповича уже не было у костра.
Вдоль железнодорожной ветки высились сваи, вкопанные в землю. Ближе к выезду с биржи группа женщин копала ямы для нового ряда свай. Среди работающих Петров увидел Женю и Валентину Анисимовну. Одинаково одетые в старые ватники, они очень походили друг на друга, как мать и дочь: круглолицые, ясноглазые, обе работали энергично и весело.
Женя что-то сказала и засмеялась. Валентина Анисимовна воткнула лопату в землю и, убирая выбившуюся из-под платка прядь волос, тоже засмеялась…
Петров шел по дороге к поселку, а в памяти еще звучал веселый женский смех, поднимая из глубины души тоску, которую он так старательно заглушал в себе. Он думал, что вот так же могла работать и смеяться та, которая никогда уже не будет ни работать, ни смеяться. Он не хотел думать об этом. Мысли о жене возникали сами собой, помимо воли. Так не думает грузчик о своей ноше, но она все-таки тяжестью лежит на его плечах.
Это не может долго продолжаться. Жизнь, которую он строит, предъявляет свои права, требуя неусыпного внимания. И он целиком отдается работе — так легче, так можно не думать о своем горе.
Поздно вечером он пришел домой. Гриши не было. Не зажигая огня Афанасий Ильич сидел у стола и гонял по липкой клеенке хлебные шарики. Снова, как и утром, зашевелилась в груди тяжелая тоска. Нет, нельзя быть одному.
Он встал и пошел искать сына. В диспетчерской узнал — двенадцатая в гараже. Гриша, сдав машину, должно быть, ушел в общежитие.
«Ничего, пусть пробегается», — подумал Петров, но, подходя к дому, снова вспомнил о пустоте и холоде неуютной, неприбранной квартиры и ужаснулся. Как он до сих пор мог мириться с одиночеством?
Он постарается сделать все для того, чтобы Гриша понял, что ему нужен теплый дом, старший товарищ и родной человек.
Он решительно повернул к общежитию. Надо настоять на своем. Сын, если уж он стал сыном, должен повиноваться отцу. И нечего с молодых лет от дома отбиваться. Он поговорит с ним. Уж сегодня они сумеют столковаться.
Но все его добрые намерения были разбиты: в общежитии Гриши не было. Потолковав для порядка с шоферами о положении на фронтах и о положении в гараже, что сейчас связывалось в один тугой узел, Петров вышел из общежития. Домой не тянуло. Решил дойти до гаража, заняться каким-нибудь делом. А с Григорием — завтра же поговорить, как начальник и как отец. В общем, как равный с равным. Этих фокусов он не допустит.
В ремонтной мастерской горел свет и слышен был шум мотора. Кто-нибудь из механиков заработался. Он прошел по полутемному гаражу, привычно минуя ремонтные канавы, и остановился около неплотно притворенной двери. Оттуда доносился только шум токарного станка да шорканье напильника. Но вот токарь перевел ремень, и он захлестал на холостом ходу. Смолк и напильник.
— Пойдет! — раздался звонкий мальчишеский голос, который Петров узнал бы из тысячи голосов. — Зашплинтуем — и пойдет.
Парторг потер жесткий подбородок и улыбнулся, спокойно и одобрительно, постоял еще немного, дожидаясь, когда заработает станок, чтобы уйти незаметно. Тут и придраться не к чему. Люди работают, а шофер помогает им ремонтировать свою машину. Хотя это и не его дело. Ему утром на работу, а он вот что придумал. Но что ему скажешь? Делает не плохое дело, отличное дело делает! Вот ведь упрямый парень. Вообще надо его подтянуть, чтоб не таился: какой ни есть, а отец. Законное дело. В паспорте записан: сын Григорий Афанасьевич Петров. Понимать надо. Ну, ладно. Пусть работает.
Решив подождать сына у гаража, Петров вышел на площадку и встретился с Корневым: он шел прямой, по-военному подобранный, в том же самом ватнике, что и утром.
— А я тебя ищу, Афанасий Ильич. Зайдем ко мне.
В крошечном кабинетике было тепло и чисто и, как всегда, по-рабочему уютно. Ничего лишнего, и все на месте. Стол со стопкой чертежей, без единого чернильного пятнышка, шкафчик с деталями машин и книгами наверху, прислоненная к стенке чертежная доска, на стене — рейсшина, лекала, телефон. В углу вешалка, у стола две табуретки. Вот и все убранство.
Корнев повесил испачканную свою телогрейку на вешалку и, расчесывая взлохмаченные волосы, на ходу бросил:
— Завтра надо в чуркорезку послать двух слесарей. Будем переделывать сушилку. Печи эти долой, трубы перегорели. Выкинуть! Иди-ка сюда.
Он разложил на столе чертежи, Петров придвинул табуретку поближе, ожидая объяснений, но Корнев посмотрел на него с укоризненной улыбкой.
— Знаю, — сказал Петров. — Сегодня бриться приспособился, да вот парнишка мой от рук отбивается. И вообще, скажу я тебе, не легкое это отцовское дело.
Корнев сел против него за стол. Подумав секунду, быстро спросил:
— Неужели некому убрать в комнате, истопить?
— Это я и сам умею. Времени нет.
— Нет времени, попроси кого-нибудь.
Афанасий Ильич отмахнулся:
— Ну, ладно. Это дело второстепенное. Давай о сушилке.
— Нет, погоди, — не сдавался Корнев. — Ты партийный руководитель. Я — администратор. Мы рабочим создаем условия для отдыха, а для себя, что же — права не имеем? Рабочие приходят в общежитие, там все убрано, тепло, светло. А почему завгар, который работает больше любого рабочего и у которого ответственности в десять раз больше, должен сам таскать дрова и мыть пол? Это, по-моему, ложная и вредная стыдливость. Понял?
— Понял, давай о деле.
— Я о деле и говорю, — с нажимом произнес Корнев. — Не могу разговаривать с небритым человеком. Я думаю, ты на фронте не забывал бриться.
— Вот далась тебе моя борода! Нарочно брить не стану. Отпускаю для солидности. У меня сын взрослый — чтоб уважал.
— Ну ладно. Я тебя по административной линии образую. А сынишка у тебя герой! — широко улыбнулся Корнев. — С башкой парень. Знаешь, что выдумал? К машине второй прицеп.
— А машина возьмет?
— Старые не все. А новая — безусловно.
— Новую я ему не дам, — отрезал Петров. И рассказал, почему нельзя посадить Гришу на новую машину. Корнев согласился: если дело приняло такой оборот, то — нельзя.
— Но надо, понимаешь, надо. Предложение-то дельное.
— Сам знаю. Если бы он сразу сказал о втором прицепе. Как отцу сказал бы, — с горечью произнес Петров. — А то ведь не сказал. А? Сидим с ним вечерами, обо всем, кажется, переговорено. Он парнишка, надо тебе сказать, очень толковый. Спроси его, что на каких фронтах, — все знает. В политшколе первый. Читать любит. Под погрузку встанет, сейчас же книгу из-под сиденья — читает. А по вечерам я ему о политике, любит слушать, а он мне — что прочитал. Понимаешь, друг друга вверх тянем.
Петров вздохнул.
— А об деле не сказал. Ладно. Я вот что решил. Вы ему скажите, пусть у меня еще попросит да скажет, для чего. Передачу машины проведем приказом по гаражу, чтобы никому обидно не было. Дело такое, что отцовское самолюбие на сей раз показывать не годится.
— Ясно, — подытожил Корнев. — Значит, бороду сбрить придется. — Он рассмеялся так широко и весело, что Петров не подумал обидеться.
— Ну давай твои чертежи. А об этом прицепе мне потом подробнее расскажи, со всеми техническими данными. Я ему покажу, как отца не уважать!