И, почувствовав это, она вздохнула. Ей показалось, что не Женя, а она сама так ясно, так откровенно сказала о своей любви.
И вдруг она увидела Тараса. Он стоял на самом краю сцены, большой, сильный, надежный. Почему за весь вечер он не подошел к ней?
Она провела по лбу тонкой своей рукой. Это все Женькины фокусы вывели ее из равновесия. Надо держать себя в руках. А до каких пор? Один раз она прошла мимо любви, не заметив ее. Во всяком случае, надо еще разобраться во всем этом.
Пока зрители шумели около танцоров. Мишка Баринов стоял в стороне. Широко раздувая ноздри и сверкая цыганскими глазами, он оглянулся. Над ними, на краю сцены, стоял Тарас. Мишка подошел к нему.
— Тарас! Будь человеком — выпить есть?
— Пойдем, — сказал Тарас.
Они сидели в комнатке для бутафории, молча слушая, как затихает в зале шум. Тарас больше не пил. Откинувшись на спинку стула, он, усмехаясь, глядел на шофера.
— Тарас, с кем он? — спросил Мишка, тоскуя.
Тарас улыбнулся насмешливо и промолчал.
— С кем? С твоей или с моей?
— Дурак ты, — вздохнул лесоруб. — Куда ты лезешь? Ты кто? А она кто? Она с тобой говорить не станет, а ты глазами своими цыганскими похлопаешь, вот и весь у вас разговор. А ты вот встань, подымись до нее, заслужи, а потом сватайся. Учиться надо, Мишка. Головой работать надо.
— Это чего? Политика?
— А хоть бы и так. Политика у нас к тому направлена, чтоб всем и тебе учиться идти, а нет — так сиди и не рыпайся. А то с инженером тягаться вздумал, с героем!
Мишка понял, мрачно взглянул на пустой стакан:
— Вот какие слова ты мне говоришь?
— И тебе говорю и себе. Политика для всех дорогу показывает. Вот я тебе опять про то же скажу. Мне, если хочешь знать, не меньше твоего обидно. Нет, не думай ни на кого. Чужому счастью не завидую, коль своего не взял. Болтают всякое — будто сосну я на него нарочно уронил. Дураки. На такого человека! Первое — из лесорубов инженером стал. Поди, попробуй, — легко ли? Второе — немцу жизни дал: ордена даром не вешают. Третье — сам знаешь, его дела у нас. Ты за него держись. Мишка, он из тебя человека сделает. А на это все плюнь. А как плясал! Сумеешь так? Тоже дал жизни! Это четвертое. Вот тебе и вся политика. Человек у нас на все руки мастером должен быть — и в работе, и в жизни.
Часть четвертая
ЧУВСТВА И ДОЛГ
На другой день после праздника Тарас, как и всегда, поехал в лес раньше других. У пятой диспетчерской он сошел с машины и увидел Марину. Он махнул шоферу рукой, и машина, звеня цепями, умчалась в лес.
В опаловом предутреннем сумраке уже чувствовалась невидимая заря. Потеплели краски неба, нежным пламенем вспыхнули верхушки сосен, но внизу еще царил седой мрак, сюда не проникали живительные лучи наступающего дня.
Марина стояла в дверях своей будки, словно загораживая вход, улыбалась спокойной, немного высокомерной улыбкой. И вообще показалось Тарасу, что все это означает немой ответ на немой его вопрос. И ничего благоприятного в этом ответе не мог прочесть Тарас.
— Здравствуйте, Марина Николаевна.
— Доброе утро, Тарас.
Она протянула руку, глядя прямо в его растерянные глаза.
— Знаете что, Тарас! А, пожалуй, нам надо поговорить.
Он насторожился, и Марина поняла, что она сказала слишком высокопарно и, пожалуй, многообещающе. И чтобы все выглядело проще, она легко пояснила:
— Проветрить мозги, чтобы все было светло и чисто.
Она взяла его руку. Тарас с нежностью смотрел на ее маленькие пальцы и другой своей рукой бережно прикрыл их.
— Надо, Марина Николаевна, — согласился он.
— После работы поговорим, хорошо? Вы зайдете сюда?
Войдя в темноту леса, Тарас оглянулся. Вся поляна, где стояла избушка, пылала нежным огнем зари, розовый туман поднимался над пурпурными кочками мха. Поляна казалась чашей, заполненной алым светом. И там, около открытых дверей, стояла девушка, которую он любил. Все было неправдоподобно хорошо. На лесной тропе, по которой он шел, лежали красные листочки брусники. В лесу пахло прохладной весенней сыростью. Он шел, радуясь всему на свете: своей молодости, своей любви, вчерашнему торжеству и торжеству, которое будет сегодня, завтра и которое, как казалось ему сейчас, не окончится никогда. На делянке его ожидал Гоги Бригвадзе.
— Тарас, какое твое обязательство? Сколько даешь?
Тарас не любил пустых обещаний.
— Работа покажет, Гоги. Однако не подкачаем.
Гоги захохотал, блеснув зубами.
— Довольно я терпел, Тарас! Теперь выхожу на первое место. Сегодня бью тебя твоим методом! У меня тоже укрупненное звено.
— Слыхали?! — спросил Тарас, обращаясь к своему звену.
Юрок сдвинул фуражку козырьком на круглый нос.
— Ничего я не слышу, — сказал он.
— Я чего-то слыхал, да не разобрал, — подкрутил свой ус Гольденко.
Ульяна Панина жалостливо посмотрела на Гоги. Рассмеялась:
— Ничего, Тарас. Ему темечко солнышком напекло, вот он и волнуется.
Двое других, новых, старики-лесовики, только посмотрели на Гоги, потом друг на друга и сочувственно покачали головами.
— Слыхал? — засмеялся Тарас.
Гоги вдруг помрачнел. Он всегда завидовал дружной спайке Тарасова звена. Вот и сейчас разыграли его как по нотам, даже эти, новенькие, только что зачисленные в звено лесовики. Ну, ладно, вечер покажет.
— Смеетесь? — спросил он зловеще. — Как бы плакать не пришлось.
Когда он ушел, Тарас обернулся к своим ребятам.
— Поняли, в чем дело?
— Понятно, — протянул Гольденко, затаптывая окурок.
— Дело в том, ребята, — сказал Тарас, — что сейчас мы должны работать в полную силу, как велит рабочая совесть. Я вам митингов устраивать не буду, уговаривать вас много не надо. Одно хочу сказать: наша лесная работа сейчас самая нужная, самая необходимая. На нас сейчас весь мир смотрит. Ну вот, остальное понятно без слов.
В продолжение этой речи он сбросил с себя стеганку, взял лучок, подкрутил бечеву и пальцем тронул тугое зубастое полотно. Оно загудело как струна.
Ничего не надо говорить. Все знали свои места. Звено работало, как слаженный механизм, где поворот одного колеса приводил в движение второе, третье. Звено работало, как не может работать ни один механизм: здесь были люди, полные желания, гордости, умения, люди, думающие о своей работе, задетые за живое…
Потому так и случилось: когда Тарас, кончив пилить, поднялся, чтобы свалить первую сосну, он увидел, что она падением своим словно увлекает за собой другую, на соседней делянке. Он оглянулся и понял все. Да и понимать-то здесь нечего.
Юрок в одно мгновение оценил обстановку. Пока Тарас валит первые хлысты, звену еще нечего делать. Эти несколько минут он решил использовать. Он взял лучок и начал валить на соседней делянке.
— Давай, Юрок, давай! — крикнул Тарас.
Свалив шесть хлыстов, он пошел на вторую делянку. Юрок сейчас же перешел на первую, где Гольденко уже обрубал сучья, а старики-лесовики оттаскивали их в стороны и скатывали бревна в штабель. Юрок раскряжевывал хлысты и успел свалить еще две сосны, пока Тарас управлялся на соседней делянке.
Главное, чтобы работа шла без перерыва. И вот Гольденко заметил, что, обрубив сучья, он вроде как бы отдыхает. Старички целыми возами стаскивают сучья в кучи, а он ждет, когда Тарас кончит валить и перейдет на Другую делянку. Да, он отдыхал, когда другие работали, работали самозабвенно, не замечая ничего, в том числе и его, Гольденкиного, лодырничества.