Марина вспомнила, как впервые мысленно разговаривала с Виталием Осиповичем. Тогда все было проще. Она сразу определила свое отношение к нему. О любви не могло быть и речи. Он должен ждать свою невесту. Тогда она не разрешала себе любить. Это было трудно, но по-другому нельзя поступить.
Есть чувства, но есть и долг. И сила на стороне того, кто чувства не противопоставляет долгу.
Теперь все сложнее. Тарас ждал прямого ответа. Но чувства молчали, а долг предоставлял полную свободу сердцу, мыслям, поступкам. Чувство свободы становится в тягость, когда надо решать и не знаешь, что решить.
Значит, надо ждать. Если придет любовь, она откроет перед ней свое сердце широко и бездумно, как Женя. Так, кажется, будет лучше.
Придет Тарас, и она скажет ему все, что думает, и они вместе решат — как должно быть. Но что же он не идет?
Он ворвался, гремя сапогами, стремительный, торжествующий. Смуглое от таежного загара лицо пылало возбуждением.
Она поднялась навстречу, охваченная непонятным волнением.
— Что, Тарас, что? — спросила Марина одним дыханием.
Он сел, хлопнув большими ладонями по коленям. Шумно выдохнул:
— Устал. Хорошо!
В тайге послышались возбужденные, ликующие голоса. Они приближались, но Тарас не говорил того, чего ждала Марина весь день.
Люди шли из тайги шумящей толпой.
— Ну, что, Тарас? — спросила она опять. — Да скажите же скорее!
— Сейчас, — ответил он и всем телом повернулся к столу, где стоял телефон.
Тогда Марина поняла причину необычайного оживления Тараса, которое она второпях приняла на свой счет.
С шумом вошел Бригвадзе, за ним — Юрок, Панина и еще несколько человек, пока не заполнилась избушка.
Тарас заговорил. Наступила тишина.
— Иван Петрович! Говорю от всех лесорубов. Сегодня получили добрую весть от друга моего Мартыненко. Он вчера со своим звеном свалил пятьдесят кубометров. Что? Сколько я? В общем, ответили достойно. Тут учетчики все промерили и записали.
Повесив трубку, он сказал:
— Пошли, ребята!
И вышел последним, шумно попрощавшись с Мариной.
Марину сначала оскорбило такое невнимание. Она готовилась к свиданию, она советовалась со своим сердцем и знала, что он тоже ждал этого вечера. И вот что-то оказалось сильнее любви. Да была ли любовь? Скорее всего ничего не было. И напрасно ока мучила себя, готовясь к какому-то большому и очень важному разговору.
Она гуляла по дорожке около будки, маленькая, одинокая, под огромными соснами, которые равнодушно шумели. Конечно, Тарас не изменился, он остался тем же, что и был. Но сегодня он увлечен другим, что никогда не затмится никакими любовными туманами.
Поняв это, Марина почувствовала себя не такой уж маленькой и одинокой.
Звонил телефон, она разговаривала с Крошкой, с Клавой, принимала и отправляла машины и снова гуляла под соснами по гулкой лежневке, слушая, как звонит телефон, считая звонки. Если пять, — она заходила в будку и брала трубку.
Она делала все, что ей полагалось делать. И никогда никто, даже проницательная Крошка, не догадался бы, какое смятение царило в сердце самой неприступной из росомах.
Она ходила не торопясь мимо ярко освещенного прямоугольника двери — двадцать шагов туда, двадцать обратно. Потом перестала считать шаги и вдруг увидела далеко за поворотом огоньки машины. Они приближались, мелькая между сосен. Тогда она сообразила, что ушла от будки слишком далеко, и поспешила назад.
Она не опоздала. Машина только что остановилась на разъезде у диспетчерской. Шофер выглядывал в двери кабинки. Ослепленная лучами фар, Марина крикнула ему сквозь гул мотора:
— Свободно! На разъезде не ожидай! На прямую.
И сошла с дороги. Машина, звеня цепями, тяжело прошла мимо. Проводив ее взглядом, Марина резко повернулась и пошла в свою будку.
Там, на ее месте, за столом сидел Тарас. Она не удивилась. Тарас был в своем новом костюме, очень солидный и очень смущенный.
Он поднялся и отошел в сторону, давая девушке дорогу, но она не спешила на свое место, впервые забыв отметить в паутине графика ушедшую в лес машину.
— Я уезжаю, Марина Николаевна, — сообщил Тарас, — через час идет поезд.
— Так вы опоздаете, — сухо сказала Марина, поглядывая на часы. Стрелки показывали, кажется, два, но она тут же забыла — сколько. Вообще никакой ясности ни в чем не существовало.
— Но я не мог уехать, не увидев вас.
Она все еще стояла посреди комнаты. Тогда он подошел к ней и взял ее руку, чего до сих пор не осмеливался делать.
— Я должен сказать вам…
Она не убирала руки. Она знала, что сейчас он скажет то, что еще никто никогда ей не говорил. Но почему же он молчит? Марина не смела взглянуть в лицо Тараса и очень досадовала на свою непонятную нерешительность. Растерялась, как маленькая. Никогда еще такого не было.
Она заставила себя поднять голову и посмотреть в глаза Тараса.
— Марина Николаевна, — тихо и восторженно прошептал Тарас.
Свободной рукой он обнял ее плечи и неожиданно поцеловал.
Марина зябко повела плечами, но он, должно быть, не понял этого движения, потому что крепче прижал ее к себе.
Звонил телефон, возвращая Марину к действительности. Она считала звонки:
— Раз, два, три, четыре, пять. Теперь вы, думаю, должны меня отпустить.
Слова прозвучали насмешливо. Это удивило ее.
Она взяла трубку.
— Я. Да, у меня, — она скорбно подняла брови и строго обрезала: — Клава, это никого не должно задевать. Я сказала, у меня. Зачем? Ты становишься болтлива, как Крошка.
— Оказалось, Тараса уже ищут.
Он улыбался растерянно и смущенно.
— Надо идти…
— Идите, — разрешила она, не глядя на него.
— Марина Николаевна!
Марина стояла за столиком. Маленькая лампочка освещала ее бледным желтоватым светом. Тарас, задыхаясь, сказал:
— Счастливо оставаться. — И стремительно вышел.
Марина стояла одна, неподвижная, тонкая, с безвольно опущенными руками, слушая, как затихают его шаги на звонких брусьях лежневой дороги.
БЕЛАЯ НОЧЬ
Вся жизнь состоит из чудес, которые мы давно перестали считать чудесами.
Была тайга. Одно из тех мест, о которых принято говорить: «Где не ступала нога человека». Да тут и в самом деле ступить было некуда. Здесь рождались и умирали сосны, обрушивая полуистлевшие тела свои на зеленый мох. Здесь стояли деревья-мертвецы, белые и страшные. Они и мертвые еще держались на корню, а некоторые при падении запутывались в ветвях соседних деревьев и годами качали на них безобразные свои скелеты, свешивая седые космы высохшего мха.
Здесь были болота — веками высыхали они и не могли высохнуть…
Здесь был бурелом — сваленные бурей сосны, вывороченные из земли с корнем.
Но здесь был кратчайший путь к Весняне — великой таежной реке, где начинают строить бумажный комбинат. Значит, нужна дорога, — и люди совершали чудо. Они вырубили широкую просеку, убрали тысячи кубометров бурелома, высушили болота и скоро начнут строить железную дорогу.
Виталий Осипович шел по просеке, пробираясь к началу ее — пятой диспетчерской. Так высоки были сосны, что солнце заглядывало сюда только около полудня. Он шел а пел о сыне, который задумал жениться и решил просить благословение отца, но…
Не поверил? Чудак. Есть любовь на свете! Вчера по рации сообщили Виталию Осиповичу, что пришел ответ из бюро справок. Катя жива. В блокноте, что носит он в кармане гимнастерки, записан адрес его любви.
Полетели к черту все опасения и вымыслы. Катя жива! Она у себя дома, чудесная, милая, единственная. Какая она? Через какие муки прошла? Разве это сейчас имеет значение? Пусть будет самое страшное, что убьет его любовь, — все равно останутся обязанности. Но трудно поверить, невозможно поверить, что есть сила, способная сломать его любовь.