Виталий Осипович еще раньше слыхал о Петре Обманове как о редкостном мастере сплавного дела, но встретился с ним впервые только на строительстве. И вот как это получилось.
Проводив Иванищева, Виталий Осипович почувствовал себя в положении человека, очутившегося в глухой тайге без проводника. Это положение, насколько Виталий Осипович понимал, обязывало прежде всего к действию, как, впрочем, и любое положение. Тем более, что он как раз и является тем проводником, который обязан не только найти путь в тайге, но и повести за собой других.
Он начал с того, что выполнил наказы Иванищева. Прежде всего договорился по телефону с Иваном Петровичем Дудником, чтобы тот послал на время бригаду лесорубов для расчистки площади. Конечно, Дудник немного поломался для порядка, но потом согласился отпустить на месяц бригаду Тараса Ковылкина. При этом он не забыл подчеркнуть:
— Видишь, на какую жертву иду…
Но, словно вспомнив, что Виталий Осипович совсем недавно сам работал в леспромхозе и он-то уж хорошо знал, что никакой тут жертвы нет, потому что заготовительный сезон, в общем, уже закончен, перевел разговор на дела семейные…
Потом справился, когда отгрузили две шпалорезки и пилораму «Болиндер» и где находятся баржи с кирпичом.
Кончился рабочий день. В контору потянулись люди с разными делами и вопросами. Приходили десятники, прорабы и рабочие. Допоздна просидев в конторе, выслушав десятки докладов, ответив на множество вопросов, Виталий Осипович пошел на берег Весняны. Там он долго стоял спиной к реке широко расставив ноги и оглядывая панораму вверенного ему строительства. Площадь, растянувшаяся вдоль реки на добрый десяток километров, по отлогому склону поднималась вверх. Чтобы окинуть взором всю картину строительства, Виталию Осиповичу приходилось высоко поднимать голову, что придавало ему вид вызывающий и даже надменный. Он как бы вызывал на поединок все, что мешает работе: бестолковщину, нехватки, свойственные началу огромной послевоенной стройки.
А небо на западе уже зарумянилось нежно, как невеста, принимающая жениха. Лиловые тени побежали по земле. Затеплились скудные огоньки в ближних деревеньках. В северном легком сумраке расцвели оранжевые цветы костров, и белый дымок, мешаясь с туманом, пошел по тайге.
И топоры угомонились до раннего рассвета.
А Виталий Осипович все стоял и смотрел на первозданный хаос стройки, и завтрашние заботы уже овладевали им.
Но вот он услыхал, как посыпались камешки по откосу и раздались чьи-то легкие шаги. Он не спеша, как и подобает начальнику, обернулся и увидел человека, поднимающегося от реки.
Голова этого человека в старой кепочке того неопределенного цвета, про который не скажешь даже, что он сероватый, казалась непомерно маленькой на широких плечах. Большие руки, как и полагается при крутом подъеме, раскачивались, почти касаясь земли широкими ладонями.
Но когда человек поднялся и подошел, Виталий Осипович с удивлением увидел, что был он среднего роста, но необычайный размах плеч и широкая, коробом стоящая грудная клетка создавали впечатление странной несоразмерности. Казалось, взяли большого человека и все обрубили до малого размера. Но шел он легко, скоро, как бы подлетая при каждом шаге, словно широкая его грудь была наполнена одним только воздухом.
А был он немолод. Коричневое, навек обожженное таежным, крутым загаром с немногими крупными морщинами скуластое лицо, колючие пронзительные глазки того же цвета, что и его маленькая кепочка, круглый вздернутый нос с широкими ноздрями и очень толстой переносицей, рыжеватая и такая растрепанная клочковатая борода, какая бывает сразу после настоящей драки, — все это Виталий Осипович успел разглядеть за долю минуты, которая понадобилась неизвестному старику, чтобы подойти и поздороваться.
Пожимая руку, старик певучим таежным говорком сообщил:
— Фамилие мое, значит, такая — Обманов.
— Отчего же так? — удивился Виталий Осипович, соображая, где и в связи с чем слышал он эту странную фамилию.
Пристально поглядев на нового начальника, старик часто помигал мокрыми без ресниц веками и быстренько объяснил:
— В названии своем человек не повинен. Обманом в здешних местах не проживешь. Не-ет. Это в городе — может быть. А у нас нет. Здесь человек весь на виду — как лесинка в воде…
ТЕМНЫЕ ГОСТИ
Едва старик упомянул про лесинку, брошенную в воду, как Виталий Осипович сразу сообразил, что перед ним стоял не кто иной, как тот самый Петр Обманов — сплавной мастер.
Охотно и сразу принял Виталий Осипович предложение переночевать в лесной избушке Обманова и, если поглянется, пожить в ней, сколько надо.
Это была редкая удача. Найти квартиру здесь было невозможно. Сам начальник строительства жил в комнатушке, выгороженной в конторе. В деревушке Край-бора, что находится в километре от стройки, невозможно было сыскать ни одного свободного угла. Все было занято первыми строителями: плотниками, землекопами, бурильщиками.
И вот они сидят у костра, по обе его стороны, а кругом необыкновенная тишина белой ночи, когда отсутствуют ясные звуки, резкие тени и четкие контуры. Такая тишина и такие неясные очертания неправдоподобны, как сон.
Петр Трофимович, то исчезая в дыму костра, то вновь появляясь, сыплет звонкие, как каленые кедровые орешки словечки:
— Я многое знаю. Мужики здешние и то удивляются. Тебя, говорят, Петра, надо бы в лешие определить, да теперь отменено это звание. Однако темноты у нас еще достаточно. Все-таки они меня колдуном почитают. Дурачки, говорю, пятачки, вас какая-то сила по всей земле мотает, вот вы ничего и не знаете, а я твердо на месте живу, все на моих глазах происходит. Мне тут каждая сосна — родня, каждая елка — кума… Так-то, мужички-пятачки…
Говоря, он посмеивался, то и дело растягивая толстые губы под редкими, как у кота, усами и блестя чистыми молодыми зубами. И невозможно было понять, говорит он всерьез или шутит. Виталий Осипович еще не привык к этой его странности. Он спросил:
— Почему мужички-пятачки?
— Присловье у меня такое, — отмахнулся Петр Трофимович и хмуровато помолчал с минуту. Потом опять пошел сыпать:
— Есть у нас в здешней местности некоторые жители, напуганные с малолетства… У них тут артель. Раньше, до войны, баржи-солянки ладили, а теперь в город дрова сплавляют, по договорам. Ну все это не главное дело. Молельня у них здесь. Души спасение. Деды ихние, а может быть, и прадеды от казенного бога сюда бежали, в Дикие места. Так вот и живут. Всего боятся, а пуще всего нового гонения, — вы, значит, как бы их с места не согнали. Бежать-то еще куда?
Он вдруг обернулся и негромко позвал:
— Давай, бегуны, подходи!
И сейчас же Виталий Осипович ощутил какое-то движение, вдруг возникшее вокруг того места, где он сидел. Какие-то тени заходили в мелком ельнике и, словно свиваясь из белесого тумана, начали обозначаться фигуры людей.
Ему показалось, что он забрел в такую глухую чащобу, которой не коснулось последнее столетие.
— Что за мужики? — спросил он, ощущая спиной неприятный холодок.
— Да, говорю, бегуны, — неопределенно посмеиваясь, повторил Петр Трофимович. — Очень мужики через религию пуганы. И бога боятся, и начальства боятся, и от старого бога отстать боятся, как бы новый-то еще злее не оказался. Так и шатаются между богом и начальством… Кто страшнее, никак не поймут. Ну, а когда поймут, будет им конец.
Между тем темные мужики уже подошли и окружили костер. Виталий Осипович слыхал за спиной чье-то трудное дыхание. Но он заметил, что стоящие по сторонам смотрят на него с тем истовым покорством, с каким, вероятно, стоят они перед лицом своего капризного и злого бога.