ВТОРОЙ ДЕНЬ
Оставшись один после ухода Обманова, Виталий Осипович подумал привычной формулировкой: «Силён мужик», но размышления о чужой тайне не покинули его. Словно кто-то невидимый и поэтому раздражающий преследовал его, выглядывая из-за деревьев и заставляя все время быть настороже. Подкинул старик загадку.
Впрочем, он недолго развлекался поисками отгадки — другие заботы легли на его плечи. Начался второй день его пребывания на Бумстрое, и за весь этот день он только один раз утром вспомнил о Петре Обманове. И то потому только, что ему напомнили об этом.
Ксения Ивановна, конторская уборщица, — нелюдимая, неопределенных лет женщина, спросила, как он устроился в избушке Обманова. Он рассказал ей о бессонной ночи. Это сообщение не удивило ее. С непонятной интонацией не то осуждения, не то одобрения она сказала:
— Вот так у нас! И клопы его не берут.
— За что его ваши мужики не любят?
— Про то мужиков спрашивайте.
— А вы разве не знаете?
Женщина исподлобья поглядела на Виталия Осиповича, но, встретив его взгляд, спокойный и немного насмешливый, отвернулась и пошла к двери.
— Ну, я спрашиваю! — властно остановил ее Корнев и, шумно задышав, потребовал: — Если я спрашиваю, надо отвечать. Понятно?
Постояв у двери, Ксения Ивановна не спеша повернулась и, смягчая голос, начала объяснять:
— А я и отвечаю: у мужиков спросите. Я за них не ответчица. У меня свои дела.
Подумав, подошла к столу и сообщила:
— Руку ему это они покалечили. Сосну на него уронили. Он их обсчитывал, мужиков-то. Наживался. Теперь он приутих, затаился. А то на эти дела он лихой был. Ох лихой! Этому месту лет двадцать прошло.
— Судили их? — спросил Виталий Осипович, застегивая планшет.
— Какой же суд? — удивилась она. — Тайга не выдаст. Он сам и прикрыл все дело. У нас так…
Виталий Осипович, решив, что разговор окончен, поднялся. Но Ксения Ивановна сама спросила:
— Про Берзина, наверное, спрашивал?
— Спрашивал.
— Всех спрашивает. Придумал себе забаву на старости лет, что будто Берзин его сын.
— А зачем это ему?
— Да кто ж его знает. Темная у него голова. Может быть, думает: два сына — два пособия.
Виталий Осипович вспомнил утренний разговор с Обмановым о двух друзьях-завистниках и спросил:
— В самом деле Берзин его сын?
— Да какое там. Моя мать с его матерью подружки были. Гнала Петьку Обманова нещадно Анюта-то Берзина. Вот он со зла и выдумал тогда, будто от него у нее сын. Опозорить ее хотел. Ну а сейчас, конечно, о себе хлопочет… Так мы думаем.
Виталий Осипович поднялся, неопределенно заметив:
— Да. Вот какие дела.
И пошел к двери. Она спросила вдогонку:
— Домой-то когда придете?
Ответив, что придет поздно, и не обратив на этот вопрос внимания, Виталий Осипович пошел к реке, где строили бараки. У десятника узнал, что плотники из таежной деревушки Край-бора не явились.
Разговор был прерван шумом, который доносился из крайнего, уже почти готового барака. Оттуда, через дверной проем стремительно выскочил большого роста парень с очень светлыми растрепанными волосами в старой черной рубашке, порванной на плече. И внезапное появление большого парня, и стремительность, с которой он удирал от невидимого врага, невольно вызывали вопрос, каким же чудовищем должен быть этот самый враг, потому что парень был молод и, по-видимому, очень здоров и силен.
Но сам парень без всякого страха ожидал появления своего врага. Ничего, кроме любопытства и ожидания, не было в его светлых глазах. Он даже чуть улыбался, стыдливо и вместе с тем добродушно.
А когда появился его враг, парень перестал улыбаться и громко вздохнул. Шустро, как стриж, из барака выскочил второй парень и упруго, словно не касаясь земли, налетел на беловолосого, но, увидев начальника, остановился. Гортанным, срывающимся голосом яростно закричал, оскаливая ослепительные белые зубы:
— Арестуй его, начальник, сейчас арестуй гада-вредителя!
Был он смуглый, ловкий. На нем надета выгоревшая зеленая майка, не скрывающая его коричневых рук с блестящими от пота буграми мускулов.
— В чем дело, Гизатуллин? — спросил у него десятник.
— Иди сам смотри. Меня не спрашивай: в чем дело. Его спрашивай: в чем дело. Идем смотреть… Пошли, Гошка, покажи свою работу…
И, не оглядываясь, он первый пошел к бараку. Большой парень покорно двинулся за Гизатуллиным. Направляясь вслед за ними, Виталий Осипович спросил у десятника, кто этот Гизатуллин и за что он набросился на Гошку. Оказалось, что Гизатуллин во время войны закончил ремесленное училище, работал в городе и сюда приехал с группой молодежи по комсомольской путевке. Плотником он оказался хорошим, старательным, и его сразу же поставили бригадиром. Про другого плотника, сильного парня, десятник ничего не успел рассказать.
Они вошли в барак. Здесь все блистало новизной: розоватые, только что окоренные бревна стен, желтые, из-под пилы, доски пола и потолка. Остро и свежо пахло смолой и кисловатым духом сохнущего дерева. Таежный ветерок вольно пролетал сквозь просторные оконные проемы, гоняя по полу косяки кудрявеньких стружек.
Гизатуллин, совсем уже остывший, сумрачно приказал:
— Показывай свою работу, Гошка, сам показывай!
Гошка шумно вздохнул и тоже сумрачно ответил:
— Чего казать-то, напортачил, и так видно… Сознаю.
В самом деле, показывать было излишне. На полу лежала дверь. Обычная дверь, сколоченная на скорую руку. Корнев даже не сразу понял, что в ней так возмутило бригадира. И только присмотревшись сообразил, в чем дело. В каждую доску было вбито столько гвоздей, что хватило бы еще на одну дверь.
Виталий Осипович спросил, обращаясь к Гошке:
— Ты знаешь, что гвоздей не хватает? Проволоку на гвозди рубим, а ты пакостишь.
— Дурная голова, — непримиримо добавил Гизатуллин.
— Да сознаю же, — в отчаянии завопил Гошка. — Думал, лучше будет. Крепче. Ну чего ты?
Виталий Осипович подмигнул десятнику и строгим голосом приказал:
— Выгнать. Сегодня же дайте расчет.
— В тишине раздался голос бригадира:
— Неправильно решил начальник. Совсем плохо решил.
— Ты же сам сказал, что он вредитель. Вот рубашку ему порвал.
— Я ошибку делал. Злой был. Пускай он своим зубом все гвозди выдернет. Учить надо, гонять легко, воспитывать надо. У нас дела много, людей мало, плотников совсем мало.
— Ну что же, — подумав, ответил Корнев, — решил ты по-хозяйски. Слово бригадира — закон.
Гизатуллин одобрительно согласился:
— Правильно.
И СНОВА УТРО
Поздно ночью возвращался Виталий Осипович домой. Весенняя ночь раскинула над тайгой свой мерцающий светлый шатер. Наступила пора белых ночей, когда даже в чащобе не остается места для таинственной темноты.
Виталий Осипович стремительно шагал прямиком через тайгу и размышлял о тех невидимых силах, какие движут людьми, толкая их на дела добрые или злые. И, как бы подтверждая его мысль о невидимом, из ельника с неестественной живостью выскочил какой-то человек. С отчаянием, словно бросаясь под машину, он преградил путь. С ходу налетев на него и не отступив, Виталий Осипович спросил:
— Ну еще что?
И тут же узнал Антона Сазонтовича Ощепкова, вожака таежных мужиков. Имя Виталию Осиповичу сообщил Обманов, пояснив, что здесь половина деревни Ощепковы. Тот, как ни в чем не бывало, привычно козырнул:
— Разрешите обратиться!
— Ну давай, — недовольно разрешил Виталий Осипович и, слегка оттеснив его, пошел своей дорогой.
Шагая чуть позади, Ощепков сообщил:
— Мужики наши работать не согласны. Невозможно им соглашаться.