Им все же удалось взять Ларстама до того, как он совершил свое девятое убийство. Все, кто потом его допрашивал, ошеломленно говорили, что ожидали увидеть чудовище, а увидели вполне разумного, скромного, даже приветливого человека. Валландеру даже казалось иной раз, что более дружелюбного существа он никогда не встречал. Но Оке Ларстам и в самом деле был чудовищем, хотя и не таким, каких в часы досуга мастерил Стуре Бьорклунд и потом продавал режиссерам фильмов ужасов.
Он допрашивал его много часов, переходящих в дни и недели. Иногда ему казалось, что действия Ларстама непостижимы не только для окружающих, но и для него самого. Он искренне и вежливо отвечал на все вопросы, но у Валландера все больше и больше крепло ощущение, что до истинной причины они не докопаются никогда.
– Зачем вы их убили? – спрашивал Валландер. – Троих ребят в национальном парке? Ребят, только начинающих жить? Вы открывали их письма, вы шпионили за ними. Потом устроили засаду и расстреляли.
– А можно ли желать себе лучшего конца? Умереть, когда ты на вершине счастья?
– Так вы убили их в благотворительных целях?
– Думаю, да.
– Думаете? Вы должны не думать, а знать. Вы же все спланировали заранее.
– Можно планировать и не будучи на сто процентов уверенным.
– Вы уехали в Европу и посылали открытки. Вы спрятали машины, закопали трупы. Зачем?
– Я не хотел, чтобы их обнаружили.
– Зачем же тогда вы их потом выкопали?
– Я так хотел.
– Зачем?
– Не знаю. Чтобы быть замеченным… Не знаю.
– Вы взяли на себя труд поехать на Бернсё и убить Ису Эденгрен. Почему вы не могли оставить ее в покое? Она же ничем вам не грозила.
– Человек должен доводить задуманное до конца.
Иногда Валландер не выдерживал. Он выходил из комнаты для допросов и думал, что там, за дверью, сидит истинный монстр, почище, чем в любых страшилках, только в человеческом облике. С дружелюбной улыбкой и более чем разумным поведением. Но он все же каждый раз заставлял себя вернуться и продолжать допрос. Они говорили о молодоженах, за которыми он тоже шпионил. Он не мог позволить им жить, потому что они излучали совершенно непереносимое для него счастье.
Наконец он перешел к Сведбергу и услышал о долгой и запутанной любовной истории, разыгрывавшейся в тайне от остальных. О роковом треугольнике, о Бруре Сунделиусе, даже не догадывавшемся, что Сведберг изменяет ему с другим. Стрид якобы знал об их отношениях и угрожал разоблачить. Они говорили о том, в какой ужас пришел Сведберг, когда понял, что человек, с которым у него был десятилетний роман, что этот самый человек – преступник и убийца. Валландер спросил о телескопе, подложенном в сарай Бьорклунда, – это, как он и думал, оказался просто отвлекающий маневр.
И все равно, несмотря на часами продолжающиеся беседы, у Валландера было чувство, что он так и не получил ответа ни на один из своих вопросов. В словах Ларстама все время было что-то ускользающее, какая-то недоговоренность. Он всегда был приветлив и скромен, и даже просил извинения, если ему не удавалось вспомнить ту или иную деталь. Но где-то в душе его был тайник, куда Валландер проникнуть не мог. Не мог он и понять до конца отношений Ларстама со Сведбергом.
– Что же произошло тем утром?
– Каким утром?
– Тем утром, когда вы явились в квартиру Сведберга и расстреляли его из ружья, похищенного вами в Людвике, когда вы ездили к сестре?
– Я был вынужден его убить.
– Почему?
– Он меня обвинял. Он считал, что я причастен к исчезновению ребят.
– Они не исчезли. Они были убиты. Значит, он начал вас подозревать?
– Я же только что об этом сказал.
– А вы рассказали ему, что убили их?
– Нет. Но я рассказывал ему о своей мечте.
– Какой мечте?
– Чтобы люди прекратили смеяться.
– Почему они должны прекратить смеяться?
– Потому что рано или поздно счастье оборачивается своей противоположностью. Я хотел защитить их от этого. Это была мечта, и я поделился ею со Сведбергом.
– Что вам иногда хочется убить человека, если он счастлив?
– Да.
– И он на этом основании начал вас подозревать?
– Я заметил это за несколько дней.
– За несколько дней до чего?
– До того, как я его убил.
– И как вы это заметили?
– Он начал задавать вопросы. Словно бы он меня допрашивал. Я начал нервничать, а я терпеть не могу нервничать.
– И, чтобы не нервничать, вы явились к нему и расстреляли его в упор?
– Он сидел на стуле. Ружье я оставил в прихожей. Я сначала хотел только попросить его перестать меня нервировать своими вопросами, а он продолжал. Я тогда сходил за ружьем и застрелил его.
Валландер долго молчал, пытаясь представить себе Сведберга в последние минуты его жизни. Успел ли он что-то понять? Или все произошло слишком быстро?
– Это, должно быть, нелегко, – сказал он наконец. – Убить человека, которого ты любишь.
Ларстам не ответил. Лицо его ничего не выражало. Он продолжал молчать и когда Валландер повторил свой вопрос.
Потом Валландер колоссальным усилием воли заставил себя продолжить допрос. Когда они обыскали Ларстама после ареста, они нашли маленький фотоаппарат. На проявленной пленке было всего два кадра: один сделан в национальном парке сразу после убийства молодых людей, а второй на Бернсё. На снимке была скорчившаяся среди папоротников Иса Эденгрен.
Валландер выложил перед ним фотографии:
– Зачем вы фотографировали их?
– На память.
– Что вы хотели запомнить?
– Как это было.
– Вы имеете в виду, вы хотели запомнить, что вы испытывали, только что хладнокровно убив несколько ни в чем не повинных ребят?
– Нет, не совсем. Скорее я хотел напомнить себе, что в действительности сделал то, что наметил.
Валландер не мог больше про это спрашивать. Его так тошнило, что он отодвинул снимки. Он просто не в состоянии выспрашивать дальше. Может быть, позже.
Вместо этого он перешел к событиям последней ночи, когда Ларстам подстерегал его в квартире на Мариагатан.
– Почему вы выбрали меня вашей следующей жертвой?
– А у меня никого другого не было.
– Как это понять?
– Я вначале предполагал выждать. Может быть, год или больше. А потом у меня появилась потребность продолжать. Все шло так хорошо.
– Но почему именно я? Я не так уж счастлив. К тому же смеюсь я очень редко.
– У вас есть работа, которая вам нравится. К тому же на снимке в газете вы улыбаетесь.
– Но я не переодевался и не наряжался, для вас же это было важно.
Ответ огорошил Валландера.
– Я собирался это сделать.
– Сделать – что? – вытаращил он глаза на Ларстама.
– Вас переодеть. Я хотел надеть на вас мой парик и попробовать загримировать так, чтобы вы стали похожим на Луизу. Она мне уже была не нужна, так что я решил дать ей умереть. Я решил воскреснуть в образе другой женщины.
Ларстам смотрел ему прямо в глаза. И Валландер тоже смотрел ему в глаза. Много раз он спрашивал себя, что ему удалось прочитать во взгляде Ларстама.
Он не мог ответить на этот вопрос. Но он не мог и забыть этот взгляд.
Наконец, спрашивать стало больше не о чем. У Валландера сложился образ человека, никогда и нигде не востребованного и от этого сошедшего с ума. И безумие его вылилось в потребность в убийстве, которую он под конец уже не в состоянии был контролировать. Судебно-психиатрическая экспертиза дополнительно прояснила картину – заброшенный, униженный ребенок, не получивший в детстве никаких социальных навыков, ничему не научившийся – разве что прятаться и ускользать от наказания. Увольнение из инженерного бюро оказалось непосильным для его и без того подорванной в детстве психики. Он сломался. У него возникло представление, что смеющиеся люди олицетворяют собой все зло мира.
Валландер подумал тогда, что во всем этом есть и еще одна пугающая сторона. Он думал о тяжелой туче, нависшей над страной. Все больше невостребованных людей оказываются выброшенными за пределы достойной жизни, на задворки общества. И оттуда они смотрят на тех, кто оказался по другую сторону барьера, на тех, кто может позволить себе радоваться жизни. Пока смотрят… А дальше?