— Что ты делаешь? — спросила я, бросая ему его же вопрос.
— Действую.
— Нет, это не так.
Он отстранился, встретившись со мной взглядом.
— Как и ты.
***
В середине декабря Шесть привез меня на Плейсер-стрит, 256.
Дом его матери.
— Ты же знаешь, что чтение чужой почты — это федеральное преступление.
— Ага.
Даже не взглянув на меня, он перебирал оставшуюся пачку писем и открыл один конверт быстрым движением большого пальца.
— Думаю, пять лет.
Я фыркнула.
— А ты еще и это знаешь.
Это заставило его посмотреть на меня, что он и сделал, прищурив глаза.
— Я всегда все знаю, Мира. — Его пристальный взгляд прошелся по моему лицу, прежде чем вернуться к моим глазам. — Я часто делаю вещи, которые не совсем законны.
Улыбка тронула мои губы, но я скрестила руки на груди, глядя на дом, осмысливая его чистый и аккуратный вид и ухоженные садовые клумбы. Он был маленький, но ухоженный, на угловом участке безопасной окраины города.
Шесть потянул вниз крышку почтового ящика и, схватив пачку конвертов, открыл первые два из них.
На панорамное окно в передней части дома упала тень, и я повернулась к Шесть.
— Ты оплачиваешь счета?
— Это имеет значение?
Не имело, но по какой-то причине мне хотелось знать.
— Имеет.
Когда он стал закрывать почтовый ящик, тот заскрипел.
— Да.
Я посмотрела на дом. Я впервые встречалась с кем-то из жизни Шесть, и в памяти всплыла фотография женщины и маленькой девочки. Я собиралась снова спросить его об этом, поскольку он и раньше уклонялся от ответа. Прежде чем я успела это сделать, Шесть протянул мне руку и засунул конверты в задний карман.
— Ты готова познакомиться с моей мамой?
Я вложила свою руку в его и ощутила, как по моей коже пробежала та же самая приятная легкая дрожь.
— Ты готов к тому, чтобы твоя мама познакомилась со мной?
Он снова пристально посмотрел на меня и без малейшего колебания сказал:
— Готов.
А потом потащил меня по дорожке к двери, где, засунув руки в заляпанный краской фартук, ждала женщина с такими же, как у Шесть, глазами. Фартук заставил меня замолчать, потому что все остальные части ее тела были опрятными и аккуратными, седеющие волосы убраны с лица и закреплены невидимками, хорошо ухоженные руки были протянуты, чтобы пожать мои. Ее улыбка была широкой и белоснежной, а в уголках глаз появились морщинки.
— Привет, Мира, — сказала она голосом более глубоким, чем я ожидала от женщины, которая была почти смехотворно карликовой рядом со своим сыном. — Меня зовут Элейн. — Она взяла мою руку в свои и крепко сжала. — Заходите. Я приготовила чай.
Приподняв бровь, я посмотрела на Шесть, но все равно последовала за ним, мимо аккуратных комнат в светлую и уютную кухню.
Шесть отодвинул потертый стул от круглого стола и мягко подтолкнул меня сесть на него, прежде чем обошел кухню и схватил чашки из белого шкафа. Свет заливал все пространство в комнате, не позволяя тени занять место ни в одном углу.
Я чувствовала себя не в своей тарелке — с темными волосами, в темных джинсах, армейских ботинках и черном свитере. Я омрачала своим присутствием это место, но мама Шесть так не считала.
Шесть и Элейн болтали о водопроводе и проблеме, которая имелась с поступлением горячей воды в один из душей, в то время как она разливала лимонный чай в красивые белые кружки.
— Я все проверю, — заверил он ее и поставил передо мной кружку. — Я сейчас вернусь, — сказал он мне, как будто я нуждалась в таком обещании, и поднял руку, как будто собирался провести ею по моим волосам, но в последнюю секунду остановился и сжал пальцы в кулак.
Больше всего на свете я хотела, чтобы он прикоснулся ко мне. И чтобы это было не просто какое-то прикосновение, а именно непреднамеренное. Была некая красота в рассеянности и в том, как она жила в твоих конечностях и заставляла тебя делать простейшие, но самые глубокие вещи. Скольжение пальцев по моим волосам было не просто дружелюбным действием, но и чем-то еще. Чем-то большим. Я хотела большего.
Я задалась вопросом, мог ли он видеть этот голод в моих глазах, когда оглянулся на меня, прежде чем уйти по коридору в ванную.
Она поставила передо мной тарелку с брауни и налила нам чаю.
— Молоко и сахар? — спросила она, глядя на меня поверх очков зелеными глазами.
Я неловко улыбнулась и кивнула. В детстве я никогда не играла в чай с куклами или с собственной матерью. И вот теперь я собиралась по-взрослому выпить чаю с женщиной, которая пугала меня даже своим бирюзовым флисом.
Едва моего языка коснулся первый глоток, я сказала:
— Здесь есть виски.
Ее глаза слегка блеснули, и она подмигнула, отпивая из своей чашки.
— Так и есть. — Она поставила ее на стол и многозначительно посмотрела на меня. — У тебя был такой вид, будто ты в этом нуждаешься.
— Правда?
— О, да. — Она придвинула ко мне тарелку с пирожными. — Расскажи мне историю своей жизни.
Я чуть не поперхнулась, но тут же оправилась, с легким смешком. — Боюсь, что у нас для этого не хватит виски.
Она махнула рукой в сторону шкафов.
— У меня есть еще.
Она подмигнула, и когда я не приняла приглашение вытряхнуть историю своей жизни подобно куче мусора, на ее стол, склонила голову. — Ты похожа на художницу.
— Это случайное наблюдение.
У меня была мысль заправить волосы за уши, но я не хотела показаться застенчивой.
— А, ну да, я художница.
Она понимающе улыбнулась мне, как будто у нее была сотня секретов, и ей доставляло удовольствие обсуждать их с другими. — Рыбак рыбака видит издалека. — Она положила руки на стол, и именно в этот момент я заметила, что ее ногти покрыты краской.
— О, вы тоже художница?
Я баловалась красками, которые мама давала мне в последние две недели, но помимо добавления их к водовороту, который я начала после встречи с Шесть, я больше ничего не делала.
— У меня есть студия, — она повернула голову в сторону комнаты за кухней. — Хочешь посмотреть?
Я не был уверена, что хочу, но согласилась, потому что по какой-то причине чувствовала желание произвести хорошее впечатление на Элейн.
Кем была эта леди? Не говоря ни слова, я последовала за ней по желтому коридору в комнату, которая полностью сбила меня с толку.
Стены, первоначально белые, теперь были испещрены сотнями линий и всплесков цвета. В центре комнаты стоял мольберт с холстом, прислоненным к стене, а на столе справа были разложены кисти, ручки, тюбики и бутылки, и ни одной вещи не было там, где она должна была быть.
— Это моя гавань, — сказала она рядом со мной, ее рука пробежалась по инструментам и краскам. Она посмотрела на меня с легкой улыбкой.
— Тут полный бардак.
Для любого другого это прозвучало бы как оскорбление. Но Элейн улыбнулась еще шире и с тоской посмотрела на свои детища, лежавшие на столе рядом с мольбертом.
— Ты — создатель, поэтому понимаешь это.
У меня были сомнения по поводу ее комментария. Подойдя к одной из стен, она провела пальцами по цветным линиям.
— Я преуспеваю в этом.
Было бы сложно не делать этого. Я смотрела на все это с благоговейным трепетом, даже подошла как можно ближе, чтобы взять незнакомые мне инструменты, держать их и переворачивать.
— Мастихины, — раздался рядом со мной голос Элейн.
— А для чего они?
— Хочешь, я тебе покажу?
Я нетерпеливо кивнула и увидела, как Элейн взяла тюбик и открутила крышку. — Это импасто медиум (прим. переводчика – техника накладывания краски), — сказала она. Она выдавила шарик краски на стеклянную поверхность, а затем схватила бутылку с краской, бросив несколько капель на почти прозрачное полотно.
Используя мастихин, она вдавливала плоскую сторону лезвия в медиум, смешивая цвета.
— Вот, — сказала она, протягивая мне нож. — Перемешай их. У меня есть неглазурованное полотно, на котором мы можем это попробовать.
Я взяла у нее из рук мастихин и смешала краски, наблюдая, как она подошла к дальней стене и схватила холст. Взрыв цвета, но с красным кругом в центре. По дизайну это было похоже на солнце, с его лучами, состоящими из красных, синих, пурпурных и случайных желтых цветов. Не было ни одного места, которое бы не было заполнено цветом.