Стук.
И я постучала.
Моя кровь ревела в ушах, как миллиард лошадей. Я ждала. И ждала. А дверь оставалась закрытой.
Я отступила назад и посмотрела на пол под дверью. Из—под двери исходило приглушенное свечение, и оно было непрерывным — это означало, что Шесть не стоит по ту сторону и не смотрит на меня в глазок.
Возможно, он уже спал. Может быть, если бы я не заблудилась по дороге, то успела бы сюда вовремя. Я постучала снова, не отступая, в основном потому, что мне не нравилась мысль о том, чтобы идти пешком до своей квартиры в темноте. У Шесть была машина, чтобы передвигаться. У меня было две шатающиеся ноги, поэтому тот факт, что я вообще добралась до Ричмонда, был впечатляющим. Так я говорила себе.
Дверь не открылась, и никакая тень не прошла под дверью.
— Черт!
Мои ноги взывали к облегчению, поэтому я опустилась, скрестила ноги и прислонилась спиной к стене рядом с дверью. Я просунула пальцы под нижнюю часть двери. Там была значительная щель, достаточная для того, чтобы туда пролезла почти вся моя рука. Но это не принесло бы мне никакой пользы.
Я громко вздохнула и вытянула ноги. Я собиралась пробыть здесь некоторое время, по крайней мере, пока мои ноги не перестанут быть похожими на вареные спагетти.
Я прикурила сигарету и закрыла крышку зажигалки, затем открыла ее снова и позволила пламени лизнуть воздух, когда сделала первую затяжку. Мне нравилось, как оно отражается от золота, и как мой палец вызывал все эти маленькие искорки.
Мне было слишком жарко после прогулки до его квартиры и теперь, находясь в его теплом здании, я сняла свою толстовку и положила ее на пол рядом с собой. Когда я поняла, что у меня нет подходящей замены пепельнице, я осторожно стряхнула свой пепел на рукав, надеясь, что он не прожжет в нем дыру. У меня не было эмоциональной привязанности к этой толстовке; на ней была надпись о каком-то колледже — или, как я предположила, о колледже, о котором я никогда не слышала. Но она была совершенно целая, без дыр и ниток на рукавах. Такие толстовки было трудно найти в комиссионном магазине.
Под моей задницей раздался грохот, и я едва успела приготовиться, как дверь открылась.
Я видела, что он устал. Но все, же в нем была та прекрасная твердость, которая была так присуща ему. И его глаза были мягкими, когда он смотрел на меня. Когда он просто молча посмотрел на меня, я сказала:
— Привет.
— Уже поздно.
Это было не то приветствие, которого я ожидала, но я не винила его за угрюмость.
— Мне очень жаль, — сказала я ему.
— Тебе?
— Да. Я здесь уже почти час, жду.
— Час?
Я торжественно кивнула.
— Прошло пятнадцать минут, максимум.
Я моргнула.
— Ты слышал, как я стучала? И ты не ответил?
— Я хотел посмотреть, что ты будешь делать. Посмотреть, не сдашься ли ты.
Я кивнула и тут поняла, что конец моей сигареты почти сгорел до фильтра. У меня не было никакого способа избавиться от нее.
— Давай, — сказал Шесть и вырвал сигарету из моих рук, прежде чем я успела предложить ее ему. Он наклонился внутрь своей квартиры, а затем его голова снова появилась. — Ну и что?
Ну вот, пропала всякая надежда на то, что он собирается облегчить мне задачу.
— Я уверена, что это было не то приветствие, которого ты ожидал.
— Во-первых, я не жду от тебя многого.
Уффф. Это ударило в центр моей груди.
— Потому что я не могу, — продолжил он. — Ты — загадка, вызов. У меня нет ожиданий, потому что ты непредсказуема.
Это немного смягчило удар.
— Но те немногие, которые у меня есть, включают в себя то, что ты, по крайней мере, заботишься о себе. Это все, чего я хочу от тебя, Мира.
— На данный момент, — добавила я. Люди всегда хотят больше, чем я могу дать.
— Я в этом с тобой. Я знаю, что ты эгоистична, я знаю, что ты безрассудна. Я ожидаю этого. Но я бы очень хотел, чтобы мне не пришлось заставлять тебя извергать мусор, который ты регулярно глотаешь. Я не хочу быть твоим опекуном, я хочу быть равным тебе. — Он ущипнул себя за переносицу. — Я чертовски устал, и мне не хочется делать это прямо сейчас.
Мы никогда, ни в каком измерении, не будем равны. Но я всё равно ему потакала.
— Ладно.
Он скрестил руки и прислонился к двери.
— Ты планируешь подняться с этого пола в ближайшее время?
— Это зависит от обстоятельств, — сказала я, сглатывая слюну, собравшуюся у меня во рту. Я еще не закончила унижаться. — От того, попросишь ли ты меня остаться или скажешь мне уйти.
— А если я скажу тебе уйти?
— Я останусь, — быстро и непреклонно сказала я.
Он опустился так, что мы оказались на одном уровне. Я ожидала рассеянного прикосновения, изголодалась по нему, поэтому, когда он не дал мне его — прикосновения руки к волосам, поцелуя в макушку — я забеспокоилась, что он скажет мне уйти. Это была бы долгая ночь в его коридоре.
— А если я попрошу тебя остаться? — начал он, глядя в мои глаза.
Я тяжело сглотнула и, едва слышно прошептав, пробормотала:
— Я останусь.
— Значит, у меня нет выбора в любом случае.
— Нет.
— Хорошо. — Он подхватил меня на руки, и мое сердце чуть не разбилось от того, как быстро оно забилось, когда он захлопнул за собой дверь и понес меня к своей кровати. — Залезай. Ложись спать. Поговорим завтра.
Я подняла одеяло и скользнула под него, пока он обходил кровать и делал то же самое. Когда мы оба устроились на кровати, я перевернулась на бок, подальше от него. Матрас прогнулся позади меня, и он придвинулся ко мне вплотную. Его губы коснулись моего плеча, а затем он сказал:
— Спокойной ночи, Мира.
Не знаю почему, но у меня под веками защипало от влаги.
***
На следующее утро мы сидели за его столом и ели яичницу с беконом.
Вокруг нас по-прежнему царила тишина, но это было потому, что Шесть не был человеком слов; он был человеком дела. Я была наблюдателем человеческой природы. Я смотрела, как он забирает мою тарелку, как он всегда это делал, смотрела, как он моет ее в раковине. Я наблюдала за его ртом, нахмуренными бровями. Его мысли были заняты не только посудой, я знала это.
Я оглядела его квартиру, посмотрела на коробки, аккуратно сложенные у стола в гостиной. Шторы были открыты, свет лился через окна. Его квартира была не только красивее моей, но и солнечнее.
— Ты снова работаешь над делом Клэя?
— Да. — Он больше ничего не сказал, и это показалось мне странным.
— Можно подумать, жена догадается и бросит его на произвол судьбы.
Шесть пожал плечами, отряхнул руки от воды.
— Любовь меняет нас. — Он медленно повернул голову, чтобы посмотреть на меня, но я старательно избегала смотреть прямо на него.
Я осторожно потягивала воду и пыталась придумать, что сказать. Мой взгляд упал на фотографию Лидии и ее дочери в рамке. Как ее звали? Кора.
— Как Кора?
Взгляд Шесть проследил за моим.
— Она в порядке.
— Мы не обязаны говорить о ней, если ты не хочешь.
— Я не говорю о ней — говоришь ты.
Я странно улыбнулась ему.
— Я знаю. Иногда было бы неплохо знать, что происходит в твоей голове.
— Только иногда?
— Да. Когда это подходит к моему расписанию.
— Я знаю, что ты шутишь, но мне кажется, ты не понимаешь, насколько это правда.
— Я знаю, что это так. Я эгоистка. Мы это уже выяснили.
— Верно.
Мы оба молчали, каждый из нас оценивающе смотрел на другого.
Это было оно. Момент, когда мы поговорим о том, что произошло накануне. Я смутно помнила, как попросила его признаться мне в любви. Это заставило меня содрогнуться. Такая нуждающаяся, такая плаксивая. Теперь, когда я была трезвой, мне не нужно было, чтобы он говорил мне, что любит меня.
— Тебе понравилась прошлая ночь?
Его вопрос застал меня врасплох.