Я поджала губы, глядя на него, мысленно перебирая все чувства, которые я испытывала к нему. Похоть и любовь боролись с яростью и душевной болью, но каждый раз когда они боролись, любовь побеждала.
— Безумная любовь.
Он понял это, его глаза рассматривали меня, пока он размышлял.
— Именно так.
Он смотрел на меня почти болезненно, как будто он мог исправить каждую часть меня, если бы я позволила ему. Но я не хотела этого. Я не хотела быть проектом, который он мог бы исправить потому, что когда он это сделает, между нами ничего не останется.
— Итак, — сказала я, сглотнув. — Андра.
— Андра, — повторил он. — Я многое хочу рассказать тебе о ней, но многое из этого очень личное. — Он провел рукой по голове.
— У тебя волосы длиннее, чем обычно. — Я протянула руку и обхватила его подбородок ладонью. — И это тоже, — сказала я, потирая волосы на его лице. — Ты выглядишь так, будто только что срубил дерево и отнес его в свою хижину.
Он засмеялся, это был редкий и красивый звук.
— В общем. Суть в том, что ее дядя — жестокий кусок дерьма. Он взял над ней опекунство после смерти сестры ее матери. Она пыталась уйти от него, используя надлежащие каналы, но, в общем, ничего не вышло.
— Значит, ты ее вытащил.
— Я вытащил ее. — Его рука сомкнулась на моем запястье, положив его на стол перед собой, чтобы он мог играть с моими пальцами, пока он говорил. — Все, что я тебе скажу, останется между нами, Мира. Ты понимаешь?
— Я не стукачка.
— Я знаю. — Он провел большим пальцем по линиям моей ладони — один из его многочисленных приемов, чтобы расслабить меня. Но мне не нужно было расслабляться. Может быть, он сам расслаблялся. — Это важно.
— Я знаю, — заверила я его. — Ты заботишься о Ко…Андре. — Я исправила ее имя в последнюю секунду.
— Я привез ее в Колорадо.
— И тогда ты виделся с мамой?
Он кивнул.
— Она там в безопасности. Потребовалось время, чтобы все уладить, но сейчас все хорошо. Она в хорошем месте. И не только физически.
— Это хорошо. — Я изобразила счастье в своем голосе, в которое сама не до конца верила. Мне было трудно почувствовать искреннее облегчение, когда я никогда не встречала эту девушку. Но поскольку я знала, что она была важна для Шесть, который был важен для меня, и потому что он наконец-то, блядь, был дома, я была счастлива. — Полагаю, тебе придется навещать ее время от времени.
— Да. — Он посмотрел на мою руку, которая казалась такой маленькой, когда он держал ее. — У меня был дом в Мичигане, сейчас он продается. — Он поднял глаза. — Просто подумал, что ты должна знать.
— Хорошо. Ты жил там раньше?
— Да. Я проводил много времени с Лидией и Андрой. Когда Лидия умерла, я стал приезжать в город и оставаться там чаще и чаще. А после того, как я встретил тебя, я оставался здесь достаточно долго, чтобы это стало моим основным местом жительства.
— Как ты можешь позволить себе содержать оба места — твое и мое? В Сан-Франциско — не дешевая недвижимость.
— Я справляюсь хорошо. Но дом в Мичигане принадлежал моей маме. Я жил в нем, после того как она переехала сюда. — Он пожал плечами. — Погода здесь лучше, чем там. Для нее, по крайней мере.
— Это был дом твоего детства?
— Это просто четыре стены, — сказал он. — Дом — это дом, только если в нем живут люди, которых ты любишь.
— А сейчас в Мичигане нет никого, кого бы ты любил.
Он покачал головой.
— Нет.
— Что ж, — сказала я, вставая и потягиваясь. — Эгоистично, но я рада, что Андра в Колорадо. — Я слегка подтолкнула его, побуждая отъехать от стола на кресле. Когда он оказался достаточно далеко от стола, я скользнула к нему на колени. — Потому что надеюсь, это означает, что ты будешь отсутствовать меньше, чем раньше. А когда тебе придется уехать, ты будешь ближе к дому.
— Ты хочешь сказать, что это мой дом?
Я оглядела свою квартиру, безразлично подняв плечи, когда обвила руками его шею.
— Я говорю, что я твой дом.
— Я уже знал это. — Он скользнул рукой вниз по моей спине. — Почему ты не хочешь, чтобы мы снова съехались?
— Потому что мне нравится иметь свое собственное пространство.
— Я сохранил твою квартиру, пока ты жила у меня дома.
— Но это потому, что мое пребывание в твоем доме не было долгосрочной игрой. Это было краткосрочно. Имело смысл держаться за это место.
— А если бы мы съехались, то не было бы?
Я покачала головой.
— Нет. Потому что, если бы я переехала к тебе, я бы не хотела, чтобы ты дал мне возможность легко уйти.
— Почему? — он выглядел озадаченным.
— Потому что если ты дашь мне легкий выход, значит, я его приму. Я уйду, потому что — в отличие от тебя — я люблю легкость. Мне становится страшно, и я убегаю от тебя или отталкиваю тебя, и, если — громадное если — мы сделаем это, мне не нужно иметь план побега. Потому что я знаю себя, и я знаю, что я сделаю.
— Оставишь меня.
— Да. — Я прильнула к нему, наслаждаясь его пряным ароматом и тем, как его волосы касаются моей щеки. — А я не хочу оставлять тебя.
— Ты хочешь бороться.
— Хочу.
— Хорошо. — Он откинулся назад и заправил мои волосы за ухо. — Ты сильно выросла за то время, что меня не было.
— Я не выросла ни на дюйм. Все еще коротышка.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
И я знала. Но это была неизведанная территория для меня, и я не знала, как долго это может продолжаться.
ГЛАВА 25
Рождество 2004 года
Год спустя
Генри Пятый плавал в своем аквариуме, а я наблюдала за его танцем, пока моя собственная нога отстукивала ритм «Rockin' Around the Christmas Tree»4. Шесть был практически гребаным Санта-Клаусом, мать его, из-за того, как много он рассыпал рождественского веселья в моей квартире.
Я бросила еще немного еды в аквариум и повернулась, рассматривая огни, которые он развесил по моей квартире, словно место, в котором я жила, было не свалкой, а чем-то достойным освещения. Светильники освещали лишь некоторые неровности штукатурки на стене и многочисленные дыры, сделанные Мирой. Но, тем не менее, это было очаровательно.
Я не могла поверить, что меня очаровало Рождество. Праздник, который уже давно коммерциализировался, до Шесть даже не попадал в поле моего зрения. Но каждый раз, каждое гребаное Рождество, он встречал его с энтузиазмом ребенка. Это не соответствовало его обычно серьезному характеру, и, вероятно, поэтому я сама была так ошеломлена этим.
У входной двери стояли мои сумки с последнего длительного пребывания в доме Шесть. Хотя Брук была моим первым проектом, она не была моей последней. У меня были и другие девушки, которым я помогала, но ни одна из них не продержалась так долго, как Брук.
Мысли о Брук напомнили мне, что на дне тех пакетов лежал ее адрес. Находясь у Шесть, пока я помогала девушке встать на ноги после нападения, я получила неограниченный доступ к его компьютеру, а через него — к Интернету. Так что, возможно, я немного подглядела.
До сих пор после Брук я не чувствовала себя настолько привязанной к другим девушкам. Я была просто ступенькой, а дом Шесть — убежищем на те дни или недели, когда они переходили на более зеленые пастбища. Но Брук — или, скорее, Нора — прилипла ко мне, как струп, который постоянно возвращался, сколько бы раз я ни сдирала его со своей кожи.
Это было неэтично, я полагала — не то, чтобы я была серьезно озабочена этикой — но я знала, что поиск адреса Брук в супермодной поисковой программе Шесть дал результат.
Я не собиралась ничего делать с этой информацией. Уж точно не преследовать Брук и ее дочь. Но только о них я думала, пока помогала другим молодым женщинам.
Адрес все равно был зарыт, на случай если мне захочется сделать что-то иррациональное — например, пройти мимо. Не... вломиться. Нет. Просто проверить, как она.
Я не слышала ни слова с тех пор, как она переехала к матери. Ни единого слова. Она также не возвращалась в Сухой Пробег. Я знала это, потому что ходила туда почти каждый вечер.
Входная дверь открылась, и внутрь хлынула чертова тонна холодного воздуха и Шесть.