— За что мы поднимаем тост? — Когда он открыл рот, я выпалила: — Больше не поднимай за меня тост.
— А как насчет нас?
Я взяла бокал, который он протянул мне, и посмотрела на него через край.
— А что насчет нас?
Он легко улыбнулся, подтрунивая надо мной.
— За нас. За твои успехи на уроках самообороны и за мою удачу в захвате этого места.
Я чокнулась с ним бокалами и сделала глоток. Меня немного потрясло, что я пью что-то, так похожее на вино, но я все равно осушила свой бокал и поставила его на стойку.
В углу гостиной стояла голая рождественская елка. Я смотрела на нее дольше, чем это, наверное, нормально, но она была настолько обычной, что видеть ее в месте, где я буду жить, было... странно.
— Что это?
— Это называется дерево. Они живут снаружи большую часть времени.
Я посмотрела на него.
— У меня никогда не было рождественской елки.
— Я знаю.
— Зачем?
— Потому что я хотел, чтобы она у тебя была. — Он встал рядом со мной и убрал мои волосы с лица. — Я готов начать с тобой что-то настоящее. Я хочу, чтобы ты тоже увидела в этом реальность.
У меня чесались руки от обещаний, вроде дома, который нельзя отнять, и неубранной рождественской елки, наполняющей наше пространство ароматом зимы.
— Что-то реальное? — Я повернулась к нему, и его рука обхватила меня.
— Я знаю, что для тебя это всегда было реальным, здесь. — Он коснулся моей головы и скользнул рукой вниз, чтобы накрыть мою шею. — Но я хочу, чтобы ты увидела, что это реально и за пределами нас.
Я задавалась вопросом, когда я перестану чувствовать себя в равной степени восторженной и испуганной, когда он говорил подобные вещи, но я догадывалась, что проведу остаток своей жизни, привыкая к этому.
Остаток жизни.
Мы не говорили о браке ни разу, но в основном потому, что я была на расстоянии одного срыва от катастрофы. И я думаю, мы оба знали это и осторожно обходили на цыпочках.
— Я не завернул твой подарок, — сказал он мне, отвлекая меня от моих мыслей.
— Забавно, я не слышу больше собак. — Гриффин была с мамой Шесть, поэтому мы могли переехать, не беспокоясь о том, что она сбежит и будет терроризировать все деревья в округе.
— Я думаю, Гриффин нам обоим достаточно. Пока что. Может быть, на следующее Рождество.
Я ткнула его локтем в ребра, но он поймал локоть прежде, чем я успела что-то сказать, и вывел меня из открытой кухни и гостиной в кабинет, расположенный в фойе.
Первое, на что я обратила внимание, — это ткань на полу, закрывающая твердую древесину.
— Ты красишь стены? — спросила я, прежде чем поднять глаза на окно, выходящее на боковую сторону дома. Прямо перед этим великолепным чудовищем из стекла и дерева стоял прочный мольберт с чистым холстом. Сбоку стоял стол, заваленный красками, бутылками, наполненными всевозможными кисточками. Прямо перед мольбертом стоял табурет с ножками, похожими на щупальца.
Мгновение я смотрела на Шесть, просто моргая.
— Тебе нравится?
Я обернулась, рассматривая дополнительные холсты, прислоненные к стене за мольбертом, различные предметы мебели, покрытые разнообразными инструментами и палитрами. Я выбрала нож для палитры из одной из жестяных банок и провела пальцем по тупому краю.
— Это ты сделал?
— Это сделали мы с мамой. Тебе нужно было больше места, лучшие вещи. — Он подошел ко мне и накрыл мою руку своими. — Ты талантлива, Мира. Я серьезно. Я больше не хочу, чтобы ты помогала мне с работой — не потому, что я не считаю тебя хорошей. Ты чертовски хороша. Но ты не создана для того, чтобы воровать и лгать — хотя ты очень хороша и в том, и в другом. — Он окинул меня забавным взглядом. — Ты создана для того, чтобы творить. И я бы предпочел видеть, как ты проводишь часы с кистью в руках, чем смотреть, как ты играешь роль, которая не является твоей. — Он взял кисть с пушистым концом и раскрыл мою ладонь, чтобы провести ею по моей коже. — Я хочу смотреть, как ты творишь. Ты сделаешь это для меня?
Я обхватила кисть и провела пальцами по ручке, пока они не встретились с его пальцами.
— Сделаю, — пообещала я ему, когда мои губы зависли в дюйме от его губ. — Спасибо. — Эти два слова были совершенно недостаточными, но это было все, что я могла ему дать. Шесть был сотней вещей, а я чувствовала, что в сравнении с ним я не дотягиваю и до десяти. Почему он любит меня, почему он хочет, чтобы я переехала к нему, — это были вопросы, которые я постоянно задавала себе, но боялась спросить вслух; боялась нарушить баланс того, кем мы были, подняв зеркало и попросив его объяснить, почему.
— Включи музыку, — сказала я, прижавшись самым нежным поцелуем к его губам. — Позволь мне творить для тебя.
То, что я не могла сказать словами, я скажу красками. И я начала.
Все началось с торса женщины, на который были нанесены два прокола, повторяющиеся по всему телу. Шесть молча наблюдал за мной, приносил мне воду и закуски, но ничего не говорил, наблюдая, как я истекаю кровью на холсте.
Вскоре после полуночи я приступила к змее. Она обвилась вокруг ее туловища шесть раз, как зеленый удав, сдавливающий ее от живота до шеи.
Около трех часов ночи я написала ее руку. Шесть с большим интересом наблюдал за тем, как я рисую змею, сидя на табурете, пока я стояла. Он не спал все это время, даже когда я добавляла мельчайшие детали к чешуе. Затем я нарисовала голову змеи, лежащую в руке женщины. Она держала ее не со страхом, а скорее ласкала. Другой рукой она прижимала ее к своему телу, хотя та выжимала из нее жизнь.
А на чешуе змеи, состоящей из повторяющихся шестерок, я написала одно слово: любовь.
Когда я закончила, рассвет пробивался сквозь переднее окно, заливая желтым светом покрытый тканью пол. Я отложила кисть, и Шесть взял меня за руку и притянул к себе. Он повернул меня так, что мы вместе смотрели на мою картину — слияние зеленого, черного и красного, а потом он прижался губами к моему уху.
— Спасибо, — прошептал он, вызвав дрожь в моих конечностях. И я поняла, что он благодарит меня не за картину, а за то, что я ему показала.
ГЛАВА 28
Ноябрь 2007 года
Два года спустя
— Это странно.
— Почему это странно?
Я вздохнула и закрыла дверь в машину.
— Потому что мы никогда не приезжаем сюда на праздники. Это ненормально для нас. Это странно.
— Ты эксперт по странностям.
Я ударила локтем по руке Шесть, и мой сустав встретился с молнией, поцарапав кожу. Я посмотрела на него с негодованием.
— Ты эксперт по выведению меня из зоны комфорта.
Он посмотрел на меня сверху вниз своими глупо блестящими зелеными глазами.
— Это День благодарения, Мира. В этом нет ничего странного. — Он намотал поводок Гриффин на руку, когда она встала на задние лапы, желая броситься к двери.
Я протянула пирог, который несла из машины.
— Этот пирог сделан из коробки. Он покачивается туда-сюда. Твоей маме будет стыдно, что ты ее сын.
Шесть закатил глаза, глядя на меня.
— Моя мама прекрасно знает, кто я такой.
Я остановилась, и через несколько шагов Шесть тоже остановился.
— Я не думаю, что кто-то знает, кто ты.
Он взял у меня пирог и провел рукой по моим волосам.
— Я не думаю, что кто-то знает, кто ты.
Ты знаешь меня лучше всех, подумала я.
Он повернул голову на подъездную дорожку к входной двери своей матери.
— Пойдем, не будем заставлять ее ждать.
Элейн открыла дверь раньше, чем Шесть успел постучаться, и обняла сына.
— Мама, — тихо сказал Шесть, сжимая ее спину. Отстранившись, он протянул ей пирог.
— Пирог из коробки, — сказал он, уголки его губ слегка приподнялись, когда он лукаво посмотрел на меня.
Элейн улыбнулась своему сыну, ее улыбка растянулась на многие мили.
— Мой любимый.
Прежде, чем Шесть успел позлорадствовать, Элейн притянула меня к себе и обняла крепче, чем я была готова. Мгновенно, вместо того чтобы чувствовать себя желанным гостем, я почувствовала себя врагом. Она отцепила Гриффин от поводка, и Гриффин побежала по коридору, а Элейн быстро последовала за ней на кухню, где я услышала, как она тихонько отчитывает Гриффин за то, что та запрыгнула на столешницу.