— Мама сказала, что заплатит вам позже, — сказала я, моя грудь вздымалась от неловкости в его присутствии, неловкости от предположения, что он позволит моей маме заплатить за это позже, как будто это было в долг.
Ларри держал во рту зубочистку, и его губы были влажными, когда он наклонился вперед, впуская в мое пространство запах своего тела.
— Она заплатит, да?
Вопрос был странным. Я только что сказала, что она так и сделает. Я только кивнула и взялась за ручку бутылки. Я потянула ее, но его мясистая, жирная ладонь легла на мою, остановив меня.
У кого зимой потеют руки? задумалась я.
— Скажи маме, что она заплатит, — сказал он, его взгляд был горячим, рыскал по мне. Я почувствовала его пристальный взгляд, как нежелательное прикосновение, и рывком выхватила у него молоко, выбежав из магазина без оглядки.
И точно так же этот День благодарения был повторением предыдущего. И предыдущего.
Я вынырнула из воспоминаний, словно это был сон, который внезапно закончился. Я подняла глаза, встретившись взглядом сначала с Элейн, а затем с Шесть, который не сводил с меня глаз и сжимал мою ногу под столом.
Тишина заставляла меня чувствовать себя неуютно, отягощенная грустью. Я знала, что моя мама не получит никаких наград. Когда большинство детей делали ожерелья из макарон в школе на День матери, я несла свое домой, «случайно» уронив его, а потом «случайно» наступив на него, потому что, если бы я принесла его домой целым, оно бы все равно без оглядки отправилось в мусор. Лучше я сама буду уничтожать его, чем смотреть, как она это делает.
Я была продуктом своей матери, не ее копией, а ее уменьшенной копией, мои гены наполовину смешались с генами моего отца, кем бы он, черт возьми, ни был.
К счастью для меня, в отличие от моей матери, я поняла, что рождение собственного ребенка или двух будет вредным для общества.
Я подняла вилку и усмехнулась, моя улыбка была сахарной, пугающе сладкой.
— Простите, — сказала я, чтобы нарушить молчание.
Шесть не улыбнулся; его губы даже не дрогнули. Он знал — я видела это в его глазах — что я думала о маме. И он хотел, чтобы я сказала ему об этом. Может быть, не сейчас, но позже.
Но мне не нужна была его жалость. Я не хотела, чтобы он смотрел на меня по-другому. Я просто привыкала к тому, как он смотрит на меня сейчас, и, если это изменится... я изменюсь.
Я уставилась на Шесть, ожидая, когда он перестанет пялиться на меня. Наконец он перевел взгляд на маму и сказал:
— С ремонтом электрооборудования придется подождать до Рождества. Меня не будет.
Мои глаза встретились с его глазами. Это был первый раз, когда я услышала о том, что его не будет здесь на Рождество.
Я догадалась, что не только у меня есть секреты.
***
Когда мы вернулись в дом, Шесть молчал. Я гадала, кто из нас первым нарушит тишину, спросит ли он о том, что было в моих глазах на ужине у его мамы, спрошу ли я его, почему он не сказал, что уедет на Рождество.
Но он не сказал ни слова, и я тоже... какое-то время.
Он был снаружи, разговаривал по телефону, выгуливал Гриффин по переднему двору. Ни одно из окон на первом этаже не открывалось — они давным-давно были закрашены и постоянно закрыты. Я подумала, не поэтому ли он там, чтобы я не могла услышать ни его, ни того, с кем он разговаривал. Задний двор был огорожен, что давало Гриффин больше места для бега. Это было бы лучшим местом для нее, чтобы она могла быть свободна. Но вместо этого Шесть вышагивал перед домом — не совсем на нашей территории, а скорее на тротуаре. Не раз он поглядывал в сторону дома, но я стояла достаточно далеко от окон, чтобы он меня не видел.
С кем и о чем он говорил?
О тебе.
О тебе.
О тебе.
Я тряхнула головой, словно пытаясь прогнать голос. Долгое время голоса затихали настолько, что я считала их плодом своего воображения, усиливающимся, когда я принимала наркотики или пила алкоголь. Так мне было легче оставаться трезвой, зная, что я гораздо яснее представляю себе ситуацию без употребления веществ, сильно изменяющих мое настроение, веществ, усиливающих эти голоса.
Но сомнения и неверие были не менее опасны для моего душевного благополучия. И в моей голове зародились сомнения.
Почему Шесть не сказал мне, что его не будет на Рождество? Мы проводили вместе каждое Рождество с момента знакомства, а теперь его не будет. Почему?
Я старалась не думать о Коре/Андре, девушке, которая пару раз заставила меня немного ревновать из-за ее власти над Шесть. Я понимала связь Шесть с ее умершей матерью, но мне было трудно понять, как можно иметь кого-то в своей жизни так долго.
Возможно, я смогла бы понять это лучше, если бы встретила ее. Если бы я увидела, как она и Шесть общаются. Он был так стоек почти со всеми — иногда я обманывала себя, полагая, что он смягчается только для меня. Если бы он был мягким и с Андрой, я бы относилась к нему по-другому?
Входная дверь со скрипом открылась, и тут же раздался тяжелый стук ног Гриффин по полу. Я стояла спиной к Шесть, когда он вошел, но все равно услышала его приближение.
Я поставила последнее блюдо с пирогом в раковину и позволила ему отмокнуть вместе с ножами, посыпанными мукой, когда повернулась к нему лицом. Он сунул мобильный телефон в карман и вытащил мусорный пакет из ведра, его челюсть была сжата, а глаза яростно сверкали, когда они смотрели куда угодно, только не прямо на меня.
Мне хотелось спросить его о многом, но я также хотела быть сдержанной. Я хотела, чтобы он удивлялся больше, чем я.
Но когда он вернулся, вынеся мусор, я спросила:
— С кем ты разговаривал? — Это не было для меня столь актуально, как рождественский вопрос, но я хотела начать с малого.
— Я объясню немного позже, — сказал он натянуто.
Я сузила глаза и погрузила руки в горячую воду. Она была слишком горячей для комфорта, но это была приятная боль.
Он прошел в гостиную и включил телевизор. Однако меня не удовлетворил его ответ.
— Что ты имеешь в виду? — Я провела рукой по ободку тарелки с пирогом в воде. — Например, как ты объяснил, что тебя не будет на Рождество?
Я оглянулась через плечо и увидела, как напряглась его спина. Он смотрел на свой телефон, а не на телевизор, который он включил.
— Прости, что не затронул эту тему раньше, — тихо сказал он, наклонив голову.
Меня иррационально разозлило, что он уже извиняется. Я не могла понять, действительно ли он это имел в виду, или он пытался разрядить ссору, прежде чем она могла начаться.
— Ты заговорил об этом в конце ужина, как будто я уже должна была знать об этом.
— Извини.
— Ты продолжаешь это повторять.
Я смотрела, как он пожимает плечами.
Моя рука в раковине сомкнулась вокруг металлической ручки чего-то, сжимая и разжимая. Мне просто нужно было за что-то держаться, что-то, что не давало бы мне покоя. Что-то, что сохранит мое присутствие, не даст мне убежать.
— Где ты будешь на Рождество?
— В Колорадо.
— С Корой?
В этот раз Шесть посмотрел на меня. В его глазах было предупреждение.
— Ты имеешь в виду Андру.
Неважно. Это было глупое имя в любом случае. И глупо было то, что он собирался уехать.
— Это там, где ты собираешься быть?
— Да. — Я наблюдала, как напряглись мышцы его челюсти. — Это проблема или что-то в этом роде?
— Не было, пока ты не скрыл это от меня.
— Я говорю тебе сейчас.
Я выдохнула воздух с досадой.
— Ты иногда невыносим, ты знаешь это?
— Ты расстроена.
— Ни хрена подобного. — Он был так спокоен, его голос был ровным. Я не пыталась затевать драку, но меня злило, что он не давит на меня так, как я на него. Это было несправедливо, что я хотела, чтобы он давил на меня из-за мамы, потому что я все равно не хотела говорить о ней. Но я хотела, чтобы он боролся так, как он всегда хотел, чтобы я боролась.
— Почему Рождество?
— Потому что она для меня как семья.
А я не была.