Я: У каждого начала есть конец.
***
На обратном пути к дому я остановилась у винного магазина. Голоса привели меня туда, нашептывая, что если я хочу покоя, то мне достаточно зайти в магазин.
Я успела открыть бутылку и опрокинуть ее, наполнив рот золотистой жидкостью, прежде чем меня услышала совесть.
— Пошли вы, — воинственно заорала я на улице, алкоголь разлился по моим рукам, когда я высоко подняла их. Свободной рукой я салютовала небу одним пальцем. — Пошли вы, голоса. Вы, блядь, победили. — Я поднесла бутылку к губам и влила в рот, едва не захлебнувшись обжигающей жидкостью.
Не знаю, как я добралась до дома, но к тому времени как я пришла, бутылка была почти пуста, а мои ноги были сделаны из слабой резины.
Спиртное подействовало на меня быстрее, чем когда-либо. Раньше я могла выпить целую бутылку – без затруднения. Но теперь одна бутылка — и я была практически в коме.
Я упала в прихожей, опрокинув стол, который преследовал меня... тот, который построил Шесть.
Сквозь головокружение я уставилась на стол, ярость и обида переполняли меня до краев. Он сделал этот стол. Он построил жизнь. И насколько реальной была та жизнь, которую мы прожили вместе, если он не мог включить меня в самые важные моменты.
Я смотрела на рождественскую елку и хотела выбросить ее в гребаное окно. Она насмехалась надо мной своим красным и зеленым сиянием. Он подарил мне эту елку, как делал это каждый год, когда мы жили в этом доме, но теперь он оставил меня одну.
***
— Ублюдок, — прошипела я, но слово прозвучало так, будто оно круглой формы, и мой рот забыл, как его произносить.
Нащупав вдоль стен перила лестницы, я услышала отдаленный лай Гриффин, но не могла вспомнить, в какой части дома она находится. Я обхватила пальцами перила и потянула себя, чтобы встать.
Алкоголь делал все более громким, но размытым. Как в кино, когда экран не в фокусе. Ты чувствуешь цвета и свет, но, даже прищурившись, не можешь их разобрать.
Мой телефон пискнул где-то в доме, и я закричала:
— Пошел ты! — так громко, как только могла. Или, по крайней мере, так это прозвучало в моем горле. — Пошел ты! — снова закричала я, уже ни к кому не обращаясь. Шесть оставил меня. Он доказал, что может. Он мог бросать меня снова и снова, и жизнь с ним этому не помешала. В жизни, которую он мне обещал, не было ни постоянства, ни безопасности.
Я захлебнулась слезами. Они быстро нахлынули, а голоса стали громче. Я прижала ладони к ушам и крепко зажмурила глаза, сжав тело в клубок.
И тогда я решила послать все к черту. Я уже проебала свою трезвость. Я проебала свою нормальность. Я старалась, так старалась, я старалась. Но я не была нормальной. И Шесть это знал. Когда он посмотрел на меня, на рану на моей руке, он увидел, что меня нельзя исправить. Так почему я вообще беспокоилась?
Я, наверное, дюжину раз упала по дороге на кухню, но все же добралась. В моем поле зрения было полно пятен, а руки словно весили по сто фунтов каждая, но я заставила себя встать и потянулась к разделочному блоку.
Он был пуст. Все ножи отсутствовали.
— Что! — закричала я, открывая ящик. Рев в моей голове был громким, когда я обыскивала ящики в поисках чего-нибудь острого. Я полностью выдернула первый из островка и бросила его на пол, чувствуя, как от усилия у меня заныло плечо.
— Ублюдок! — воскликнула я, не найдя ни одного ножа среди лопаточек и ложек.
Он спрятал их от тебя.
Потому что ты опасна.
Потому что ты больна.
Потому что он тебе не доверяет.
На мгновение я схватилась за голову, сжимая ее. Затем я выдвинула второй ящик и подняла его, высыпав его содержимое на пол. Там было больше лопаточек, мерных стаканчиков, половников. Но ни одного ножа.
Взбешенная, я била по стенам, возвращаясь в прихожую. Ни одна из них не треснула и не рассыпалась, как в моей квартире. Это было чертовски неудовлетворительно. Я споткнулась и снова упала на этот чертов стол. Я схватила за его бока, ощущая изгиб его тела, ненавидя его совершенство и символизм, и тот факт, что он был здесь, на моем пути.
Прежде, чем я успела сообразить, что делаю, я подняла его и держала в воздухе, мои руки дрожали от виски и от напряжения. Я споткнулась, ударившись о стену, смутно уловив грохот картин и рам, падающих на пол.
Я с силой опустила стол, швырнув его на пол. Снова и снова, пока он не раскололся и не сломался, десятки осколков усеяли пол. Мои мышцы болели, руки ныли, но я смотрела на эту сцену и думала о том, как Шесть вернется домой и найдет это. Я чувствовала больное удовлетворение, зная, что он увидит это. Он думал, что порез на моей руке — это повод для беспокойства? С моих губ сорвался смех, и я сжала пальцы, чтобы заглушить его.
И как только мысли о Шесть проникли в мой мозг, я почувствовала боль. В груди, в голове. Шесть не планировал жениться на мне. Я была недостаточно хороша. Шесть бросил меня, когда мы должны были быть вместе. Шесть перевез меня из моего безопасного места, из моего дома, в этот холодный, пустой дом.
Он не любит тебя.
Он любит Андру.
И Лидию.
Он решил провести свой любимый праздник с Андрой.
Он решил провести твою годовщину с Андрой.
Не с тобой.
Она не знает о тебе.
Потому что ты обуза.
Неудачница.
Которая облажается снова.
Я упала на пол и стала искать что-нибудь, хоть что-нибудь. Боль захлестнула меня, и я задыхалась от нее. Моя грудь была сдавлена, дыхание поверхностным, и боль была слишком сильной. Мне нужно было выпустить ее. Она кипела на поверхности моей кожи, и мое лицо было тяжелым от нее.
Мои пальцы сомкнулись на длинном изогнутом гвозде, и я вздохнула, задыхаясь от рыданий. Опустившись спиной на пол, я поднесла гвоздь к внутренней стороне бедра и дернула.
Освобождение было как раз тем, что мне было нужно. Мои пальцы ослабли, голова облегчила свои мучения, и я потеряла сознание.
***
Я почувствовала его запах. Он был здесь. Кожа, специи и одеколон — все смешалось вместе. Он был всем.
Я открыла глаза, увидела его, увидела боль. И я почувствовала сожаление.
— Шесть.
Холодные руки коснулись моего лица, поднимая меня в сидячее положение.
— Какого хрена, Мира? — его голос был громче обычного и с оттенком искреннего беспокойства.
Я хотела, чтобы ему было больно, и, судя по его лицу, мне это удалось. Гнев, который я чувствовала раньше, рассеялся, и теперь я чувствовала только ненависть.
Ненависть к себе.
— Мне жаль, — сказала я, чувствуя, как слезы заливают мои глаза. Я никогда не плакала в присутствии Шесть. Я никогда не хотела этого. Но вот я здесь, слезы льются из моих глаз. — Я... Я хочу... — мой голос продолжал дрожать. Голова раскалывалась, но я быстро трезвела, холод проникал в кожу.
— Какого хрена ты хочешь, Мира? — Он держал мое лицо в своих руках, сжимая пальцами выступ моих скул. Я едва могла говорить, когда его большие пальцы надавили на мою нижнюю губу.
Я дернула головой и упала обратно на пол. Когда он опустился на корточки, я отпрянула от него, и уронила руки на пол позади меня. Прохладная плитка была настолько шокирующей для моей разгоряченной кожи, что я подняла руки вверх, упала навзничь, моя голова ударилась об пол, подпрыгивая, словно я была сделана из резины.
Я поднесла руки к лицу и не удивилась, обнаружив, что они мокрые от слез, которые текли из глаз.
— Я хочу нож. — Мои пальцы сомкнулись на веках, надавив на кожу достаточно сильно, чтобы почувствовать, как глазные яблоки вдавливаются обратно в череп.
— Надо быть чертовски глупой, чтобы думать, что я дам тебе нож. — В его голосе звучал гнев, слова были резкими. Я могла сказать, что он не придвинулся ко мне ближе, что было к лучшему. — И поверь мне — я хочу верить, что ты глупая. Что ты приняла на этот раз?
Я не ответила на его вопрос.