— У меня на мочевом пузыре авокадо. Если я прыгну, я обоссусь.
— А ты не можешь просто взломать замок?
— Ясен хрен, но ключом было бы быстрее и оставило бы меньше следов.
— Проверь ящик на кухне, слева от холодильника. Там может быть ключ.
Я двинулась назад по коридору, по затертому ковру и в кухню с липким полом. Ящик слева от холодильника был так набит, что я ожидала, что он развалится по швам, когда я его открою.
— Здесь всего дюжина ключей, — сказала я Андре.
— Ищи новый, блестящий. У Хоторна ключи в этом ящике лежат годами.
Было только три, которые не выглядели антикварными.
— Хорошо, у меня есть три ключа. Посмотрим, подойдет ли один из них.
Но мгновение спустя я уже бросала их на пол.
— Ни один из них не работает. Мне нужно вскрыть его, — я открыла свою сумку и начала рыться в ней в поисках набора, который дал мне Шесть. — Мне нужно вставить ручку-фонарик в рот, так что не спрашивай меня ни о чем, пока я пытаюсь ковырять эту сучку.
Андра ничего не говорила, пока я работала. Я попробовала все пять отмычек, но они высмеяли меня тем, что были неэффективны.
— Это не работает. Мне нужно использовать кредитную карту.
«Надо было сделать это с самого начала», — поняла я, пиная себя.
— Ты можешь использовать кредитную карту?
— Да. Я просто забыла, что она у меня с собой, — через секунду после того как я воткнула кредитку между дверью и рамой, дверь со скрипом открылась. — Вот.
Андра сказала:
— Когда я была здесь этим летом, на столе были разбросаны бумаги.
— Сейчас там только коробки, по обе стороны от компьютера.
На самом деле, их целая башня.
— Коробки? Он переезжает?
Я закатила глаза.
— Может, тебе стоит спросить его, Андра.
Она проигнорировала мой сарказм.
— Что в коробках?
— Похоже на хлам. Книги, — ответила я.
Сняла одну из коробок и начала рыться в ней. Моя рука нащупала что-то в кожаном переплете и обертке.
— О, что это?
После паузы Андра спросила
— Что?
— Оставила тебя в напряжении, не так ли?
— В чем дело, Мира? — спросила Андра, в ее голосе слышалось беспокойство.
— Подожди.
Я посветила фонариком на открытую книгу и вчиталась в почерк. Абзац за абзацем речь шла об Уильяме, мальчике, в которого она была влюблена. Мое сердце упало в желудок, и я сглотнула.
— Твоя мама была писателем?
— Она занималась внештатными проектами то тут, то там.
— Ты бы узнала ее почерк?
— Да.
Я расстегнула молнию на сумке.
— Я оставлю это.
— Что это? — спросила Андра.
— Дневники.
— Чьи?
— Судя по содержанию, я бы предположила, что они принадлежат твоей маме.
Я не хотела рассказывать ей краткую версию, так же, как и длинную. Я не хотела читать о Лидии, женщине, которая любила Шесть раньше меня. Женщине, которую он любил до меня.
— Что ты имеешь в виду, говоря «судя по содержанию»?
— То, что я видела, похоже на то, что сказала бы Лидия.
— Что там было написано?
Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно, а не раздраженно.
— Всякое, Андра. Я упаковала их, ты их увидишь. Охлади свой пыл.
— Что там еще?
— Бумаги и прочее дерьмо.
Стопки и стопки. Я пожалела, что со мной нет Шесть, чтобы он мог сказать мне, что именно я ищу. Я запихивала вещи в рюкзак, не обращая на них внимания, кроме того, было ли на них имя мамы Андры. Чем глубже я копалась в офисе, тем сильнее запах этого парня атаковал мои ноздри.
— Этот запах одеколона с кошачьей мочой повсюду, — сказала я и закашлялась. — Здесь просто чудовищная тонна бумажной работы, а я еще даже не села за компьютер.
— Что за бумажная работа?
— Хм.
Я склонилась над бумагами, напрягая зрение, которые освещал только свет от моей ручки. Я хотела вытащить Андру из уха, чтобы лучше сосредоточиться, но прежде, чем я смогла это сделать, я услышала шум сзади меня.
Я резко обернулась, но была недостаточно быстра. Удар пришелся в бок моей головы, сбив гарнитуру с лица.
Мгновенно за глазами вспыхнула боль, но я не успела даже зафиксировать ее, как меня повалили на землю. В ту секунду, когда я подняла руки, чтобы защитить лицо, кто-то сидел у меня на груди и бил меня по голове.
Все произошло так быстро, но боль была настолько сильной, что, казалось, будет длиться вечно. Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Тот, кто был на мне, весил сотни килограммов и не был скован темнотой так, как я.
Я теряла воздух и была в нескольких секундах от потери сознания. Я успела крикнуть «Шесть», прежде чем потеряла сознание.
ГЛАВА 36
Я умирала.
Я лежала на больничной койке, а вокруг меня раздавались гудки. Я слышала приглушенные голоса в коридоре, слышала скрип обуви по чистому полу.
В моей руке была капельница, ее острие находилось между двумя синяками.
Я умирала.
Рядом со мной сидел Шесть, подперев голову рукой, и горевал. Я быстро отвела от него взгляд, уставилась на стену, на ужасный узор, который повторялся по всей комнате. Я пыталась считать узор, отвести взгляд от всего, что могло бы причинить мне еще большую боль. Голова все еще болела, тело ощущалось так, будто меня сбило несколько машин, но в глубине души, куда не могли заглянуть врачи, я была расколота пополам.
— Это было спонтанно, — сказали они. Несмотря на травму, нанесенную моему телу, причина была не в этом.
Мое сердце было разорвано, прямо по центру, опустошая себя внутри меня.
— Вы ничего не могли сделать, — говорили они. Они все лгали. Я подвергла себя опасности, я подвергла себя риску, ради Шесть. И это мне дорого обошлось. Дорого нам это обошлось.
Шесть посмотрел на меня глазами, которые я не узнала. Я видела глаза Шесть в боли, я видела его глаза, освещенные юмором и согретые любовью. Я видела, как горели его глаза, когда он был внутри меня. Я видела его глаза, наполненные удивлением, восхищением и всем тем хорошим, что он каким-то образом видел во мне, несмотря на мои многочисленные промахи.
Но сейчас глаза Шесть были чем-то другим. В его глазах я видела сокрушительное, душераздирающее, изменяющее мир горе. Я могла справиться со своей собственной болью, но не могла справиться с его.
Тогда я поняла, пока доктор читал карту, а Шесть держал меня за руку, что никогда не причиняла Шесть боль по-настоящему. Я никогда не была ответственна за его душевную боль до этого момента.
— К сожалению, это был неполн...
— Что, блядь, это значит? — я прервала его, зарычав.
Рука потянулась сама по себе и отбросила его планшет. Я не могла переварить его глупые слова и то, как рука Шесть обмякла в моей. Мертвая. Пустая. Он держал меня не потому, что хотел этого. Он держал меня, потому что этого от него ждали.
Машины запищали, и я уставилась на доктора миллионом кинжалов.
Шесть не потрудился успокоить меня. Это был не мой сильный Шесть. Шесть, который перевязывал мои запястья и укладывал меня в постель, когда я слишком много выпивала. Этот Шесть был за миллион миль отсюда, на планете, о существовании которой я даже не подозревала.
И я была совершенно одна. Мне нужен был Шесть; он был нужен мне для этого. Мне нужен был кто-то, кто помог бы мне сохранить рассудок, пока моя жизнь рушилась на этой дурацкой гребаной кровати.
Доктор спокойно взял планшет и отошел от кровати.
— Это был неполный самопроизвольный аборт, — повторил он. — Мне очень жаль.
— Аборт?
Какое ужасное слово. Все, что он говорил, было неправильно. Так неправильно. И Шесть молчал. Были только я и этот тупой гребаный доктор, и его тупые гребаные слова.
— Я не делала аборт.
Аборт — это резкий конец. Аборт подразумевал выбор. Я не выбирала.
— Мне жаль, — тихо сказал он.
Я не хотела, чтобы со мной говорили тихо. Я хотела громко. Мне нужен был Шесть и его сила. Мне нужно было что-то, чтобы противостоять повторяющимся ударам по моему сердцу.
— Самопроизвольный выкидыш.
Еще одно дерьмовое слово. Еще одно слово, сказанное тихо. Я хотела громко. Голоса в моей голове кричали так громко, что я не могла слышать, как этот врач мягкими и стерильными словами объясняет, что я только что потеряла частичку себя.