Да здравствуют красные партизаны!
Да здравствует Красная Армия и ее организатор — Коммунистическая партия!
Митинг закончился клятвой партизан — биться до конца с панами, биться за освобождение трудящихся.
Никогда еще не переживал Савка Мильгун таких тяжелых и страшных минут, как те, когда дед Талаш выносил ему свой приговор. Если бы дед Талаш сказал: «Смерть Савке!», то это не так потрясло бы его, как потрясли простые, обычные слова сурового, но, по существу, доброго, бесхитростного человека: «Ступай, ступай прочь, чтоб не видели тебя мои глаза!» И его последнее слово: «Живи!»
Савка так измучился на допросе в застенке польской контрразведки и особенно за то время, когда его заставляли показывать дорогу в лес, к шалашу партизанского атамана, что он совсем отупел и уже слабо воспринимал все дальнейшие события: неожиданный взрыв огней, страшные фигуры вооруженных людей, вынырнувших из тьмы, суд, залпы расстрелов и все остальное. Но этот момент, когда дед Талаш заглянул ему, Савке, в глаза своими темными острыми глазами, и его слова, дававшие право на свободу и жизнь, до глубины души потрясли Савку. «Ступай, ступай прочь!» И еще что врезалось Савке в память — как подошел к нему Мартын Рыль, молчаливый и хмурый, тот самый Мартын, которого Савка намеревался продать войту и его приятелям, — как он подошел и своими руками, словно железными клещами, сломал наручники и освободил руки Савки.
Перед Савкой раскрылась темная бездна, и вокруг него образовалась страшная пустота. Он жив и свободен, перед ним тот самый большой и широкий простор, которого раньше он не замечал, словно не видел его. И только теперь почувствовал Савка и безграничность этого простора, и то, что в этой безграничности ему нет места. «Ступай, ступай прочь!» Пустота и одиночество охватили Савку мраком.
С опущенной головой, боясь взглянуть на людей, уходил Савка из леса. Суровые партизаны молча провожали его взглядом. И только у самого Савки невольно вырвались слова:
— Простите меня, виноват перед вами!
Он был обессилен, отупел, был безучастен ко всему, прибит. У него не было никакой определенной цели. Он просто шел куда глаза глядят, потому что тут ему не было места.
«Ступай, ступай прочь!» — эти слова все время звучали в его ушах и гнали его вперед…
Глухая — ни звука, ни шороха — ночь обнимала старый лес. Замолкли позади человеческие голоса, потухли огни, и Савка очутился в полном одиночестве. Долго блуждал он без дороги по лесу. Сухие ветви цеплялись за одежду, хлестали по лицу. Ноги вязли в снегу, он натыкался на пни, проваливался в ямы. Наконец выбрался на дорогу. Шел, пока не почувствовал, что дальше идти не может. Остановился, огляделся по сторонам. Ночь, глухомань, темное небо над головой, лес и болота вокруг.
«Ступай, ступай прочь!»
И он побрел дальше, еле передвигая ноги и все время озираясь. Невдалеке от дороги, на болоте, между кустами смутно вырисовывался из мрака темный силуэт стога. Савка свернул с дороги, приблизился к стогу и остановился. Тут можно и отдохнуть. Сделал в стоге нору и зарылся в настывшее на холоде сено. Всем своим усталым телом и нывшими от боли костями почувствовал Савка сладость отдыха. Ему теперь больше ничего не нужно было, только бы лежать, лежать без конца и не двигаться. И Савка заснул крепким и тяжелым сном безмерно уставшего, измученного человека.
Спал он долго, спал крепко, как убитый, и когда проснулся и глянул на свет, то было уже совсем светло — день, видно, начался давно. На мгновение Савка удивился тому, что лежит в сене, но этот минутный провал в памяти тут же остро и быстро заполнился воспоминаниями, и все недавние события возникли перед ним в своей страшной реальности. Несколько минут Савка полежал еще в своей норе, чтобы немного опомниться и окончательно прийти в себя. Сон подкрепил его; при свете дня ужасы пережитой ночи и всего того, что произошло с ним, отодвигались куда-то назад, утрачивали свою остроту и уже не давили такой невыносимой тяжестью, как вчера.
Савка лежал и думал. В такое отчаяние, в такое беспросветное положение он никогда еще не попадал. Куда ж ему податься и что делать? Где он теперь приткнется?.. Вспомнилась камера, где его допрашивали следователи и страшный Адольф.
Шустрый, длинный и этот самый палач Адольф в лес не поехали. Они остались в живых, и горе будет Савке, если он попадется им в руки. Его спросят, почему партизаны не расстреляли его вместе с агентами контрразведки… От этих мыслей Савку пробирала дрожь.