— А ну, сынки, выходите на пляц! — обратился к польским солдатам дед Талаш.
Он стоял и поглядывал вокруг, как гордый орел полесских лесов. Ленты патронов опоясывали его богатырскую грудь двумя широкими блестящими поясами. В одной руке держал он «настоящее военное ружье», опираясь прикладом о мшистую землю. Рядом с ним, с такой же патронной лентой через плечо, стоял его младший сын Панас и все партизанские командиры. Только не было среди них Мартына Рыля.
— А ты, пан, что же не складываешь оружия? Или воевать еще собираешься? — спросил дед Талаш пана Крулевского.
Тот молча снял саблю и револьвер и отдал их партизанам.
— Ну, чей же ты теперь подданный? — напомнил ему дед Талаш тот самый вопрос, который задал ему когда-то пан Крулевский.
Тот молчал.
На маленьком бугорке, широко раскинув неподвижные руки, лежал огромный человек. Смерть настигла его в минуту, когда он взбегал на этот бугорок из небольшой лощины. Неразлучный спутник — трофейный карабин — лежал на левой руке убитого героя-партизана. Его лицо, обращенное к небу, хмуро глядевшему на землю сквозь густые вершины старого леса, было торжественно-спокойно. Суровые складки на лбу разгладились, и строг был рисунок сомкнутых губ…
Немного дальше лежали безжизненные тела павших в бою партизан.
Дед Талаш окинул их печальным взглядом старых глаз.
Дед остановился перед телом своего верного товарища и склонил над ним седую голову. Ни на кого не глядя, дед Талаш обращался с прощальным словом к своему другу и ко всем павшим товарищам:
— Не подыметесь больше, мои соколики, на голос боевой трубы. Мартыне, мой голубь! Вырвался ты из панской неволи, и этот карабин, что лег на твою неживую руку, ты добыл в бою, защищая свободу. Раскрой же, мой голубь, глаза и посмотри: вот он, враг наш, стоит, опустив голову. Не удалось ему взять нас живыми… Спите же, соколы мои родные, и не тревожьтесь: не погибнет наше дело, мы будем стойко защищать его, и детей ваших мы не оставим…
Дед Талаш умолк и низко опустил голову.
— Копайте, товарищи громада́, могилу: похороним их! Поднял дед Талаш глаза, глянул на польских солдат.
— А вы, сынки, кто же? Паны или панские слуги, что пришли закабалить нас, трудовую бедноту?
Из толпы пленных выступил солдат. Подошел к Панасу.
— Узнаешь ли ты, хлопче, меня? — спросил он и внимательно посмотрел Панасу в глаза.
Панас всмотрелся в него и радостно улыбнулся.
— Батька! Вот он, тот самый солдат, что выпустил меня из острога!
Дед Талаш повернулся к пану Крулевскому:
— Видишь, пан, твои солдаты на нашу сторону переходят, и все они перейдут, когда узнают правду.
И еще один человек одиноко стоял в лесу, наблюдая эту сцену. Он хотел подойти к людям и сказать свое слово, но не отважился. Человек этот был Савка Мильгун.
…Остроносый челн скользит через Припять. Два человека в челне. Один — молодой, курносый, с кудрявым чубом — неторопливо, ритмично, взмах за взмахом гонит челн. Другой с достоинством сидит на носу. Под мышкой у него портфель. Прожитые годы оставили след в морщинах его лица, в глубоких складках на высоком лбу. Задумчиво вглядываются куда-то в даль, в прошлое, его темные, еще живые и острые глаза. Это дед Талаш, председатель сельсовета. На веслах — его секретарь, Самок из Вепров. Отдыхает дедово «настоящее ружье», остывшее после горячих боев по диким дебрям Полесья. Теперь у деда Талаша другие заботы, другие дела. Но эта широкая Припять будит в нем воспоминания о недалеком прошлом.
— А помнишь, Самок, как мы ловко вырвали батальон товарища Шалехина из лап белополяков и переправили на тот берег?
Самок поднимает голову, в серых глазах его искрится смех:
— Поднесли им, что называется, дулю под нос… Ну и ломали они себе голову, куда это делись красноармейцы!
Дед Талаш только в усы усмехается. А потом начинает разговор о другом:
— Ну, а как ты считаешь, голубь: пойдет наше артельное хозяйство?
— А почему не пойдет? Земля есть, кони есть, рабочих рук хватает… Пойдет! — Уверенность слышится в голосе секретаря.
— Эге ж… И я думаю, что пойдет!
По делам молодого колхоза едут они в волостной исполком. Сообща решили основать колхоз. В артели легче будет помогать семьям погибших партизан: Мартына Рыля, Кондрата Буса и других. Колхозу переходят земли Кондрата Бирки и Симона Бруя. Их судили народным судом и приговорили к высылке. Войта Василя Бусыгу вывели «в расход», как злостного контрреволюционера Авгиня не захотела остаться в хозяйстве Бусыги, передала обществу все имущество и подала заявление, чтоб и ее приняли в колхоз. Обсудив ее заявление, Талаш и его товарищи вспомнили о заслуге Авгини перед партизанами и постановили — принять.