Детей Коммуны вдохновляла память о маленьком барабанщике революции Жозефе Бара, который умер с возгласом: «Да здравствует Республика!»; их вдохновляла память о юном Жозефе Виала, который был убит при попытке перерезать канаты понтонов, чтобы помешать роялистам перейти реку Дюранс [227].
Молодые коммунары продолжали традиции баррикадных бойцов 1830 и 1848 годов. Но их борьба носила иной характер, они боролись за торжество нового общества, против нищеты, за счастливую жизнь, за счастье народа, счастье, о котором молодой революционер Сен- Жюст [228] сказал некогда, что это новая идея.
Карл Маркс, который пристально следил за ходом событий в Париже и 30 мая 1871 года дал гениальный анализ грандиозного движения, каким была Парижская Коммуна, писал профессору Э. С. Бизли [229]:
«Во-первых, я послал членам Коммуны… письмо в ответ на их запрос, каким образом они могли бы продать на Лондонской бирже некоторые ценные бумаги.
Во-вторых, 11 мая, за десять дней до катастрофы, я сообщил… все подробности тайного договора между Бисмарком и Фавром во Франкфурте…
Если бы Коммуна послушалась моих предостережений! Я советовал ее членам укрепить северную сторону высот Монмартра – прусскую сторону, и у них было еще время это сделать; я предсказывал им, что иначе они окажутся в ловушке; я разоблачил им Пиа [230], Груссе и Везинье; я требовал, чтобы они немедленно прислали в Лондон все бумаги, компрометирующие членов [правительства] национальной обороны, чтобы таким образом до известной степени сдерживать неистовства врагов Коммуны, – тогда план версальцев был бы отчасти расстроен» [231].
Из этого письма видно, как старался помочь коммунарам Карл Маркс, как предостерегал он их против некоторых элементов, поведение которых вполне оправдывало его отрицательный отзыв о них.
Зверства версальцев вызвали негодование всего цивилизованного мира. Правду нельзя было полностью скрыть, несмотря на классовую солидарность, объединявшую палачей Парижа с буржуазными правительствами других стран.
Вот несколько особенно показательных выдержек из иностранных газет:
«В Люксембургском саду, в парке Монсо, у башни Сен-Жак были вырыты огромные рвы, которые наполнили негашеной известью. Инсургентов, мужчин и женщин, приводили туда: залп взвода, облако дыма… и ров и известь поглощают свою добычу» («L'Independance belge», 27 мая).
«Множество женщин и малолетних детей было расстреляно в Люксембургском саду» («Times», телеграмма от пятницы, 26 мая).
«Вряд ли когда-нибудь удастся узнать точное число жертв той бойни, которая еще продолжается, ибо пленных расстреливают пачками и бросают как попало во рвы, вырытые ad hoc [232]. Даже организаторы этих казней едва ли могут сказать, сколько трупов они нагромоздили. Мы знаем только одно: в Париже продолжается резня, какой не видали со времен Варфоломеевской ночи» («Evening Standard»).
«Вчера после полудня в казармах близ Ратуши расстреливали защитников Коммуны. После каждого ружейного залпа подъезжали закрытые санитарные повозки и в них бросали трупы» (телеграмма Агентства Рейтер от 28 мая).
Даже сама французская пресса не могла замолчать то, что происходило в эти дни. Об этом свидетельствуют следующие выдержки, являющиеся откровенным признанием:
«Сегодня, 25 мая… около Биржи было расстреляно огромное число инсургентов, захваченных с оружием в руках. Тех, кто пытался сопротивляться, привязывали к решетке. То же происходило в семинарии Сен-Сюльпис» («Franfais»).
«Наши солдаты не щадят больше никого: они безжалостно убивают всех, кто попадается им в руки; судите сами, сколько при этом должно быть жертв» («Siecle», 27 мая).
«Генерал Ладмиро только что завладел Шомонскими высотами и высотами Бельвиля. Пленных не брали. Это была страшная бойня! На Шомонских высотах и па Пер-Лашез убито десять тысяч инсургентов» («Siecle»).
Не удивительно после этого, что Виктор Гюго писал:
Когда я думаю, что убивали беременных женщин, когда поутру видны были руки, высовывающиеся из ям…
Одним из самых циничных палачей Коммуны был генерал Галиффе. В начале войны 1870 года он был полковником, но вскоре был произведен в генералы. Взятый в плен при Седане, он был интернирован в Кобленце, но Тьер, который знал этого бандита, добился от Бисмарка его репатриации.
Действительно, Галиффе был известен своими преступлениями в Мексике, где он воевал под командованием Базена [233]. Говоря о роли, которую он играл в этой стране, он сам цинично писал:
«Фактически я начальник жандармерии. Я устраиваю засады… и в отличие от того, что происходит во Франции, мои люди большие разбойники, чем те, которых я преследую. Кроме того, я главный судья: всех разбойников (я говорю не о солдатах), которые уцелели в бою, вешают. И если вам нужна веревка, я смогу торговать ею по возвращении домой: она будет прочной» [234].
Критерий, которым руководствовался Галиффе при расстреле людей, был прост: «У него интеллигентный вид, вот у этого, расстреляйте его!» Вот как описывают одно из совершенных им преступлений одиннадцать очевидцев:
«Колонна пленных, двинувшаяся от бульвара Мальзерб, направлялась в Версаль. Эта колонна была задержана у замка Лa-Мюэтт, где генерал Галиффе отобрал 83 мужчин и трех женщин, которых и расстреляли у склона. После этого подвига генерал сказал нам: «Меня зовут Галиффе. Ваши парижские газеты достаточно обливали меня грязью. Теперь я беру реванш». После этого колонна была направлена дальше, в Версаль. Во время этого перехода полицейские, составлявшие эскорт, закололи штыками двух женщин и троих мужчин, которые от усталости не могли идти дальше».
Таким образом, палачи коммунаров оказались в какой-то степени предшественниками гитлеровских бандитов, преступления которых оставили за собой столько горя и столько развалин. Еще в начале июня на кладбище Пер-Лашез производились расстрелы без суда.
Камилл Пельтан в своей книге «Майская неделя», давая документально обоснованное описание массовых убийств, совершенных версальцами, писал:
«Майская резня занимает особое место. Во всей нашей истории нет ничего подобного».
Сравнивая число убитых в дни «Кровавой недели» с числом убитых во время Великой французской революции, Камилл Пельтан делал следующий вывод:
«К чему же мы приходим? Самое большее к 12 тысячам во всей Франции за весь период революции. Это немногим больше трети жертв одной Майской недели в Париже! И даже еще на пять тысяч меньше того числа жертв, которое признали сами виновники расстрелов, – 17 тысяч.
Итак, два года невиданных бурь, борьбы за родину и свободу, за основы современной Франции, за спасение вечной Франции, беспощадная война против притаившихся повсюду изменников, действовавших сообща с чужеземными захватчиками, все эти конвульсии нужды, голода, тревоги, жестокое подавление несчетного числа мятежей, национальное единство, сохраненное благодаря чудесам энергии, зверства дикой войны шуанов – все, что было трагического и ужасного в эту самую страшную эпоху нашей истории… все это стоило в два или три раза меньше крови, чем «восстановление порядка» в Париже в 1871 году».
Тот же автор дал версальской армии, запятнавшей себя столькими преступлениями, такую оценку, которая не утратила своего значения и в наши дни, ибо во Франции, увы, снова установился режим личной власти в результате переворота, совершенного при содействии армии [235].
«Чтобы французская армия могла совершить такие зверства против французов, нужно было, чтобы ею командовали благочестивые кондотьеры государственного переворота [236].
Таким образом, с Майской неделей связана одна важная общеполитическая проблема. Военный вопрос целиком связан с нею. Нужно выбирать между национальной армией, созданной против чужеземцев, и армией политической, действующей против нации. Одни и те же солдаты не могут играть обе эти роли.