В это время крейсером командовал лейтенант, старший минер Н.И. Зенилов. На верху, на мостике, происходило что-то ужасное. Все сигнальщики, дальномерщики были перебиты, палуба полна трупами и отдельными оторванными частями человеческих тел. Спустился на батарейную палубу, там ужасный пожар; навстречу бежит с забинтованной головой лейтенант Постельников, вдвоем с ним мы взялись тушить пожар; раненые, кто ползком, кто хромая, помогали и держали шланги. Пожар удалось потушить. Я побежал в лазарет: доктор, оказывается, уже распорядился внести раненых в кают-компанию. Наставали тяжелые минуты. Приблизительно около восьми часов мы лишились возможности управляться: все проводы были порваны. При повороте руль положили на правый (левый?) борт и тут его заклинило. Румбовое (румпельное?) и рулевое отделения были затоплены, в кают-компании несколько пробоин, большинство их не успевали заделывать. В десятом часу “Громобой” и “Россия” пытались нас спасти. Видя нашу беспомощность и желая спасти другие суда, адмирал поднял сигнал “Крейсерам полный ход” и направился к Владивостоку; в погоню ему бросились японские крейсеры. На “Рюрике” к этому времени были убиты мичманы Платонов Г.С. и Плазовский Д.А., тяжело ранен Ханыков И.А., ранены: лейтенанты Постельников и Берг, мичманы Ширяев и Терентьев, штурманский капитан Салов М.С. и старший доктор Солуха. Младшего доктора Брауншвейга тяжело ранило на моих глазах осколками снаряда, попавшими в левый минный аппарат. Почти одновременно меня отбросило, и я пробил головой парусиновую переборку кают-компании и от ушиба потерял сознание. Сколько времени я был в беспамятстве, не помню; придя в себя, я вышел наверх. Убитых было так много, что по палубе приходилось пробираться с трудом, строевых оставалось мало. Лейтенант К.П. Иванов послал барона Шиллинга приготовить взорвать корабль. Узнав, что взорвать судно нельзя, так как уничтожены все провода, лейтенант Иванов отдал приказ открыть кингстоны и распорядился выносить раненых, привязывать их к койкам и выбрасывать за борт.
Видя это, я пошел исповедовать умирающих. Они лежали на трех палубах по всем направлениям. Среди массы трупов, среди оторванных человеческих рук и ног, среди стонов и крови я стал делать общую исповедь. Она была потрясающей: кто крестился, кто протягивал руки, кто, не в состоянии двигаться, смотрел на меня широко раскрытыми, полными слез глазами: картина была ужасная… Крейсер погружался, когда я вышел на верхнюю палубу, на воде уже было много плавающих. Лейтенант Иванов передал мне спасательный круг и советовал скорей оставить судно. Я стал раздевать тяжело раненных Ханыкова и Зенилова Н.И. Умирающий доктор просил не спасать его. “Все равно не буду человеком, – сказал он, – пусть я погибну за Отечество”. Раздев офицеров, я стал раздеваться и сам. Рядом со мной обвязывался койкой старший механик Иванов И.В. “Пойдем погибать вместе”, – сказал я ему. “Нет, батюшка, я плавать не умею, пойду лучше погибать на своем посту”, – решил он и отбросил койку. Я бросился в воду, круг мой перехватил тонущий матрос, я начал было опускаться, но вынырнул и увидел около себя плавающую койку, за которую и ухватился. Около меня шесть матросов, почти все раненые, держались за доску.
Скоро я увидел, что крейсер стал садиться; нос приподняло так, что виден был киль; одно мгновение – и не стало нашего красавца-дедушки “Рюрика”. Странное, щемящее чувство овладело мною, я плакал, как дитя, но, пересилив, крикнул: “Ура!”, за мной последовали другие, и море раз десять огласилось этим криком. В это время показались три японских крейсера 2-го ранга и пять миноносок. К ним присоединились суда, погнавшиеся было за “Россией” и “Громобоем”. Все они стали спускать шлюпки и подбирать раненых».
Не спустив флага и не сдавшись врагу, крейсер затонул. Этот подвиг близ параллели Фузана был сродни подвигу крейсера «Варяг», перед которым склонили голову даже враги. А духовный подвиг священника даже сейчас вызывает восхищение. Кроме того, отец Алексий, будучи отпущен из плена, привез с собой первое донесение Иванова о бое «Рюрика». Интересна судьба этого донесения.