Секретарь обкома что-то долго задерживался в Москве, и Михаил Яковлевич стал забывать о своей поездке в Романовский район и о всей этой истории. Приехал Ларионов уже перед самым октябрьским праздником, в шумную, беспокойную пору. Ушаков и думать не думал, что он его вызовет. Но тот вызвал.
— Садитесь. — Ларионов глядел на заведующего архивом не мигая и молчал, будто старался и никак не мог припомнить, кто же пришел к нему. — Так! Почему вы не приехали из Романово тогда, когда я вас вызывал?
— Да тут история одна выплыла, Петр Никитич.
— «Выплыла»? Какая же?..
Михаил Яковлевич уловил иронию в голосе Ларионова. И он запнулся.
— Ну, рассказывайте, рассказывайте, чего же вы! Подполковник должен быть быстр и точен в ответах.
Ушаков начал с того прошлогоднего дня, когда ему случайно попалось дело Никулина.
Секретарь обкома снова молчал и глядел. Но уже по-другому глядел — весело, приподняв брови.
— Так!
— Так! — добавил он еще раз. — Слушай-ка, товарищ Ушаков. — А как ты думаешь, если тебе в районе поработать? А? Что ты, в самом деле, будешь пыль в архиве глотать!
ПЕРВОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Мите Барабанщикову, слесарю завода строительных машин, в позапрошлом месяце исполнилось девятнадцать лет. Замечательная пора, не правда ли? Наш Митя был, конечно, влюблен, как и многие девятнадцатилетние. И рассказ этот будет о любви. «А заголовок?» — спросит читатель. Заголовок рассказа действительно не совсем лирический. Но мы не станем оправдываться и начнем по порядку.
Дело было вечером, часов этак в шесть, а может, и в семь. Шел Митя по улицам города не спеша, вразвалку и поглядывал на витрины магазинов, на автомашины, на прохожих, весьма довольный собою. Неделю назад его приняли кандидатом в члены партии. «Коммунист» — звучит хорошо, но уж больно по-взрослому. А Митя не торопился быть шибко взрослым, пока еще каждый тридцатилетний казался ему перестарком, а сорокалетний — окончательным стариком. Об этом, между прочим, говорил на партсобрании, правда по-своему, старый мастер из механического цеха, человек болезненный и угрюмый, носивший совсем неподходящую для него веселую фамилию Райский. Он сказал тогда так:
— Привыкли все — Митя да Митя, а ему пора уже Митрием зваться. Вот в партию его принимаем. А не поторопимся ли? Робит, положим, неплохо он. Но — попрыгунчик, все шуточки да прибауточки какие-то. Выдержки, понимаешь, нету, и горячку порет. Пучай бы до серьезного парня дорос, а уж потом и проголосуем.
Митю все же приняли в кандидаты партии, и вчера секретарь парткома Герман Васильевич вызвал его к себе в кабинет, усадил в кресло мягкое и сказал:
— Ну что ж… Надо будет тебе партийное поручение дать. Образованьишко у тебя не ахти какое, но и не очень уж мало — восемь классов все-таки. У меня записано восемь. Так? А поручение вот какое. На Герцена одиннадцать… Запиши, или так запомнишь? На Герцена, одиннадцать живет пенсионерка одна, с семнадцатого года член партии. Елена Ивановна Владимирцева. Слыхал? Ну и хорошо. Она у нас на заводе лет этак тридцать работала или даже побольше. Жалуется, что забыли про нее. Правильно, между прочим, жалуется. Сходи, посмотри, как и что, газет свежих ей почитай — слепнет она и сама уже плохо разбирает буквы. На вопросы ответь. Одним словом, проведешь с ней беседу о текущем моменте. Понял?
— Да вы чего? — удивился Митя. — Она ж, поди, пограмотнее меня и от неча делать, наверно, целыми днями радио слушает.
— Сходи давай.
Митя хотел снова возразить, но, услышав насмешливое: «Ты чего трусишь-то?», промолчал.
И вот он идет к той подслеповатой старухе. Можно бы, конечно, поехать в автобусе, но время есть, и Митя решил прогуляться. Он вспомнил вдруг тощую чахоточную фигуру Райского и усмехнулся: «И хотел бы ты, да не больно попрыгаешь. Попробуй-ка попрыгай, попробуй-ка!»
Поспорив таким образом с «придирой» Райским, Митя вовсе почувствовал себя легко и свободно и стал громко насвистывать. Две девушки в белых платьях, шедшие впереди, оглянулись и строго-престрого поглядели на парня.
Девушки одинаковы росточком, одна рыжеватая, а другая белокурая, с темными, типично татарскими глазами. Эти нерусские глаза рядом с обыкновенным русским вздернутым носиком и розовенькими щечками придавали лицу ее необыкновенное выражение и запоминались.