Зина больше не возражала.
Осторожно, затаив дыхание, вынула она младенца из люльки, завернула его плотно в чадру и на цыпочках, замирая от страха, двинулась за Спиридовым.
Выйдя на пустынный двор, они торопливо пошли, держась в тени, бросаемой стенами строений. В нескольких шагах от дверей сакли Зина наткнулась на чей-то распростертый труп.
— Кто это? — с ужасом шепнула она.
— Идемте, не плакать же над ним! — сердито проворчал Спиридов.
Зина беспрекословно повиновалась и тем же легким шагом пошла вперед за Петром Андреевичем; но только успела она пройти три-четыре шага, как увидела у своих ног слабо освещенное лучами месяца знакомое миловидное личико Илиты с широко раскрытыми глазами, в которых застыло выражение ужаса и предсмертной муки. Молодая женщина лежала распростертая на земле, раскинув руки, с зияющей раной на горле, вся залитая кровью.
Зина слабо вскрикнула и чуть не уронила из рук ребенка.
Спиридов успел подхватить его.
— Боже мой, — прошептала Зина побелевшими губами, — какой ужас, какой ужас! Зачем понадобилось проливать так много крови?.. Неужели нельзя было обойтись без этого?
Спиридов равнодушно пожал плечами.
— Можете быть уверенной, я лично не пролил ни одной капли крови, это дело взяли на себя мои сообщники, и я не находил удобным вмешиваться в их распоряжения. Необходимо принять во внимание, что они спасали свою шкуру, а в таких случаях церемониться никто не станет… Однако пойдемте. Стоит вашему ребенку проснуться и поднять крик, нас ожидает лютая смерть.
— Какой вы сделались безжалостный, — укоризненно шепнула Зина.
— Может быть, но этому я научился у горцев же в плену, — холодно усмехнулся Спиридов, — пусть пеняют на себя.
Обогнув строение и не без труда пролезши сквозь узенькую щель, наскоро проделанную в заборе, Спиридов с следовавшей по его пятам Зиной очутились в темном глухом переулке, одним концом своим спускавшимся в глубокий овраг, по которому протекал быстрый, неуловимый поток.
Пробежав проулок и спустившись на дно оврага, они увидели двух всадников, державших в поводу еще двух оседланных лошадей.
— Почему так долго? — спросил Николай-бек угрюмым голосом.
Спиридов раздраженно махнул рукой.
— После, — бросил он ему в ответ и, обратясь к Зине, шепнул ей тоном, в котором слышалось неулегшееся раздражение: — Дайте мне вашего ребенка, я повезу его, а вы садитесь скорее на лошадь, да постарайтесь держаться как можно крепче, нам предстоит очень быстрая езда.
Зина заколебалась.
— А вы его не уроните? — опасливо спросила она, инстинктивно прижимая младенца к своей груди.
— Зинаида Аркадьевна, это уже превышает всякое терпение! Поймите, дело идет о наших головах, или вы думаете, что после того, что вы видели там, на дворе, горцы будут так же нежничать, как нежничаете вы?
Он осторожным, но властным движением взял из рук Зины ребенка, а тем временем Николай-бек помог ей взобраться на лошадь.
— Айда! — слегка крикнул Маммед и, вихрем вынесшись на противоположный берег оврага, погнал своего коня по узкой лесной тропинке. Спиридов, Зина и Николай-бек помчались за ним следом. Обернутые бараньей шерстью копыта лошадей не издавали стука, и они неслись как тени, слабо освещенные лучами месяца, едва пробивающимися сквозь густую листву леса.
Как ни осторожно держал Спиридов младенца, но после первых же двух-трех скачков лошади он закряхтел и начал просыпаться. Петр Андреевич вовремя заметил это, и в ту минуту, как ребенок открыл рот, чтобы закричать, он прикрыл его лицо ладонью.
— Петр Андреевич, — встревожилась Зина, — вы его задушите! Ради бога, что вы делаете, слышите, он задыхается… Умоляю вас, передайте его мне.
— Для того чтобы вы ему позволили орать на весь лес? Покорно благодарим, — полушутя-полудосадливо отвечал Петр Андреевич. — Нет, этого не будет. Довольно того, что я уступил вам, взяв его с собой… Не беспокойтесь, не задушу, нос у него открыт, пока с него и этого достаточно.
Ночь скакали наши путники, только изредка давая лошадям пройти несколько саженей шагом, а затем снова пуская их во весь опор. На рассвете, измученные, на измученных лошадях, они достигли небольшой сакли, построенной у подножия высокой горы. В ту минуту, как они остановились подле ворот, из сакли вышел благообразный старик-горец и дружелюбно пригласил их к себе. По тому, как Николай-бек и Маммед поздоровались со стариком, Зина заключила, что они находятся с ним в приятельских отношениях.
Поздравив гостей с приездом, старик повел их в кунацкую, куда через каких-нибудь полчаса мальчики принесли дымящийся шашлык, чурек, бараний сыр, кувшин с бузой[14], сотовый мед и традиционные рот-люль-хинкал[15].
— Подкрепитесь, дорогие гости, — радушно угощал хозяин, — пока вам переседлают коней. Я думаю, вы сильно проголодались с дороги.
— От угощения отказываться — гневить Аллаха, — обычной поговоркой отвечал Маммед. — Мы действительно очень голодны и с радостью принимаем твое гостеприимство.
— Только не задерживай нас, — вмешался Николай-бек, — нам еще предстоит далекий путь, а погоня, может быть, уже близка.
— Погони вам бояться нечего. Вы отсюда поедете на свежих лошадях, тогда как у ваших врагов они истомленные. Если они случайно едут по вашему пути, вы намного уедете вперед них.
— Мы и сами надеемся на это, а все-таки осторожность не мешает.
— Осторожность — сестра мудрости, — менторским тоном произнес старик.
Через час, немного отдохнувшие и подкрепленные пищей, путники пустились дальше в путь. Своих измученных коней они оставили у старика и теперь ехали на свежих, заранее заготовленных еще по пути в аул Таа-баньчу.
Чем дальше, тем дорога становилась каменистей, пошли горы, но беглецы мало обращали на это внимания и беспощадно гнали лошадей. К вечеру несчастные животные совершенно выбились из сил, они качались, как пьяные, угрожая каждую минуту свалиться замертво.
Всадники тоже порядком устали; что же касается Зины, то она была едва жива, и когда, наконец, выбрав укромное местечко, защищенное со всех сторон горами, было решено остановиться на ночлег, молодая женщина уже не была в состоянии сама слезть с лошади, и ее пришлось снять с седла на руках.
Маммед поспешил разостлать свою бурку, на которую и уложили Зину, подсунув ей под голову седельную подушку.
Утомление Зинаиды Аркадьевны было так сильно, что едва она успела вытянуться на земле, как тотчас крепко заснула.
Маммед последовал ее примеру; у разведенного костра остались сидеть Николай-бек и Спиридов. Оба были задумчивы. У обоих на сердце скребли кошки.
Долго сидели они так, устремив глаза на огонь, занятый каждый своими мыслями. Наконец Николай-бек первый поднял понуренную голову и произнес:
— Вот и сделали дело. Теперь погони нам бояться нечего. Ушли. Завтра в полдень вы уже будете в крепости Угрюмой.
— Дай бог. Я успокоюсь только тогда, когда попаду за крепостные ворота, — возразил Спиридов. — Мало ли что может случиться.
— Оно, конечно, всяко бывает, а только, по-моему, теперь вы опасности миновали. Пока Саабадулле дадут знать, пока он приедет да соберет джигитов для погони, много времени уйдет. К тому же приятель наш Гаджи-Кули-Абаз сумеет сбить его с толку и направить по ложному следу. Хитрый старик, хоть кого вокруг пальца обведет.
— А и зверь же! — вспомнил Спиридов. — Как он эту бедняжечку, молодую чеченку, жену Саабадуллы, ножом по горлу полоснул, точно курчонка, и не жаль ему нисколько…
— Эко захотели! Да за такую уйму деньжищ, что мы ему отвалили, он с собственного сына кожу содрал бы. Вы себе даже и представить не можете, до чего эти горцы жадны до денег. За деньги он готов на все. Отца, сына зарежет, рука не дрогнет, только заплатите подороже… Я уж их знаю достаточно.
— Да, народец! — произнес Спиридов, и, глянув искоса на Маммеда, беззаботно и крепко спавшего неподалеку от них, он кивнул на него головой: — Вот еще один; вчера двух человек зарезал, а сегодня спит, как младенец, небось, и во сне зарезанные ему не приснятся.