— Если хочешь слушать, слушай, — заговорил он серьезно. — Дело вот в чем. Около двух лет тому назад была похищена единственная дочь коменданта крепости Угрюмой — молодая девушка, красавица собой. Схватили ее из-под самой крепости, и так ловко, что до сих пор никто не знал, кем она увезена и где находится. Напрасно старик отец разослал по ближайшим аулам лазутчиков, обещал деньги тому, кто укажет, где его дочь находится, — ни один из них узнать ничего не мог. Девушка пропала, словно земля ее проглотила. Думали даже, что ее увезли в Турцию, такой слух был, но, слава Аллаху, он оказался ложным. Мои нукеры скоро раздобыли мне самые точные сведения, и теперь я знаю, где и у кого она находится.
— Где? — спросил Гаджи-Кули, по лицу которого ясно было видно, насколько эта история была ему хорошо известна.
— Здесь, в вашем ауле. Его зовут Саабадулла.
— Я так и думал. Но скажите мне, что вы хотите сделать?
— Ничего иного, как похитить девушку, так как добровольно он ее не уступит ни за какие деньги. Я это знаю. В этом деле ты должен нам помочь. Когда девушка будет в наших руках, ты получишь все то золото, какое ты у меня видел, затем столько же я заплачу тебе, когда девушка будет уже в крепости, среди своих. Понял?
— Но это же невозможно! — воскликнул Гаджи-Кули.
— Почему?
— Вы не знаете Саабадуллы. Он любит ее, как свое сердце. Ни на одну минуту не выпускает из глаз; если же ему случается уехать, то три женщины: мать, первая жена Саабадуллы и сестра его караулят пленницу в шесть глаз. Легче вырвать зуб у спящего, не разбудив его, чем похитить у Саабадуллы его джаным. Впрочем, еще вопрос, захочет ли она сама оставить Саабадуллу, — добавил Гаджи-Кули тоном сомнения.
— Как так, почему? — удивился Николай-бек.
— Недавно у нее родился сын от Саабадуллы, и, насколько я знаю, она очень любит этого ребенка. Когда он появился на свет, она стала даже гораздо ласковей и к самому Саабадулле. Впрочем, этому и удивляться нечего: едва ли отыщется еще другой такой красавец и молодец, как наш Саабадулла.
При этих словах неуловимая тень пробежала по лицу таинственного незнакомца. Одновременно в его глазах отразилось презрение, насмешка и затаенное беспокойство.
Он открыл было рот, чтобы возразить, но спохватился и промолчал.
Как ни мимолетно было это движение, оно не ускользнуло от внимательного взгляда Гаджи-Кули.
«Гяур, — ярким пламенем вспыхнула в его мозгу неожиданная догадка, — гяур в моем доме! И я, и жилище мое теперь осквернены… Убить его и тем заслужить милость Аллаха. Убить, как собаку. Он не гость, потому что обманом переступил мой порог и тем дал мне право не считать его гостем. Я могу зарезать его, не осквернив адатов гостеприимства».
Все мысли эти вихрем пронеслись в голове старика, но в ту же минуту он вспомнил о груде золота, и голова его заработала в другом направлении.
«Этот гяур, — размышлял он, — может, брат или жених Саабадулловой пленницы, значит, золото его и это, и то, которое обещано ему, Гаджи-Кули, в том случае если он согласится помочь им в их затее. Неужели упустить такое богатство? Ни под каким видом. Завладеть золотом другим способом невозможно. Убить гяура? Но что пользы, — золото не у него, а у Николай-бека. Убить и того? Но это уже слишком рискованно. Такого человека убить и ограбить безнаказанно нельзя…
Что же делать? Остается одно: покориться судьбе и вступить с ними в соглашение».
Остановившись на этом решении, Гаджи-Кули больше не колебался.
— Впрочем, — заговорил он, — можно будет спросить ее самою. Завтра утром я скажу моей жене, чтобы она выбрала время переговорить с пленницей. Научите только, что надо сказать ей?
— Пусть предупредит ее, что приехали друзья с целью освободить ее, а потому надо, чтобы она была постоянно наготове бежать, была внимательна ко всему, что вокруг происходит, и ждала сигнала. Пусть ничему не удивляется и не пугается, держит себя спокойно и терпеливо; когда наступит время действовать, ей дадут знать.
— Хорошо, я завтра же прикажу своей жене.
— Только бы жена твоя не проболталась.
— Жена моя из Андии, — с гордостью произнес Гаджи-Кули, — а андийские женщины славятся рассудительностью, молчаливостью и покорностью мужьям. Это ведь не тараторки-лезгинки, у которых язык длиннее коровьего хвоста.
— В таком случае начинай действовать, и золото из моего кармана скоро перейдет в твои руки.
— Да будет так, Аллах поможет нам, — набожно произнес Гаджи-Кули и, прошептав молитву в обе ладони рук, размазал ими по лицу. — Саллалааго, клай-гив, Ва-Салам[12], — добавил он, благоговейно возводя очи к потолку.
Очень уж захотелось почтенному Гаджи-Кули-Абазу получить пригоршню золотых монет, мысль о которых ни на минуту не покидала теперь его ученую голову.
Было очень рано, солнце только что выглянуло из-за заросших лесом вершин, когда в комнату, где спали Николай-бек, Маммед и Спиридов, переодетый аварцем, вошел Гаджи-Кули-Абаз. Лицо его выражало довольство, он хитро улыбался и, обратясь к поднявшимся ему навстречу Николай-Беку и Маммеду, произнес:
— Аллах помогает нам.
— А что? — спросил Николай-бек.
— Сегодня ночью приехал в аул посланец. Дядя Саабадуллы умер. Он был важный человек. Все родственники созываются на похороны. Саабадулла уже седлает коня и скоро уедет.
— Далек ли ему путь? — осведомился Маммед.
— К полудню будет на месте, но по обычаю ему нельзя будет приехать раньше трех дней.
— О, за это время мы будем уже дома! — радостно воскликнул Николай-бек. — Ну, Гаджи-Кули, теперь надо только умненько приступить к делу. Ты, наверно, уже придумал что-нибудь, недаром Аллах дал тебе столько ума, сколько едва ли найдется во всем вашем ауле.
Гаджи-Кули самодовольно погладил бороду.
— Я действительно всю ночь не заснул ни на минуту, все думал, и вот что пришло мне в голову: пусть кто-нибудь из вас, — он искоса глянул на Спиридова, — напишет на клочке бумаги несколько слов. Когда Саабадулла уйдет, жена моя пойдет к нему в дом и постарается сунуть эту записочку русской пленнице. Это первое дело. Вторым будет пригласить жену и сестру Саабадуллы к нам в гости. Они дружны с моей женой и не откажутся навестить ее, но пленница должна сказаться больною и остаться дома. Остальное все в воле Аллаха.
Когда Гажди-Кули вышел, Николай-бек весело хлопнул себя по бедрам и, обращаясь к Спиридову, воскликнул:
— Ну что, Петр Андреевич, не говорил я вам, что старый Гаджи-Кули-Абаз дорогой для нас человек? За деньги он, пожалуй, согласился бы откусить хвост у поросенка. Однако не теряйте времени и принимайтесь писать, нам теперь дорога каждая минута.
Спиридов поспешно достал из-за пазухи записную книжку и карандаш, присел на корточки и принялся писать.
Для того, чтобы незаметно передать клочок бумаги, он должен быть невелик. Благодаря этим соображениям, Спиридову приходилось побороть в себе желание написать все то, что волновало его в эти минуты, и довольствоваться всего несколькими словами. Долго думал он над ними и, наконец, написал сколько возможно мелким шрифтом:
«Друг близко. Вечером ваши тюремщики уйдут. Оставайтесь дома. Ждите. Готовьтесь к побегу, может быть, даже этой ночью».
В сакле Саабадуллы шла суматоха. На дворе мальчик держал оседланную лошадь. Несколько джигитов, односельчан Саабадуллы, ехавшие, как и он, на похороны, сидя на своих конях, ждали его на улице, чтобы ехать вместе.
Тем временем Саабадулла, совершенно готовый, вооруженный с ног до головы, отдавал провожавшим его домочадцам последние приказания.
— Смотрите же, — повторил он еще раз, — не выпускайте ее из глаз. Чтобы она одна не смела никуда уйти и к ней никого не пускайте.
— Не беспокойся, ага, — успокоил Саабадуллу старый нукер, — никуда не денется. Наш аул среди лесов, до ближайшей русской крепости два дня езды на коне, пешком же, да еще не зная местности, и за год не доберешься.
— К тому же, — ввернула свое замечание сестра Саабадуллы, пожилая вдова, жившая в его доме в качестве домоправительницы, — за последнее время она поумнела и, кажется, стала привыкать к нам.