Она достает с полки два моих романа, открывает их на первой странице и читает, не веря своим глазам: Мишель Эрбуаз. Она вопрошающе поворачивается лицом ко мне.
— Это ваши сочинения?
— Да, мои. Я написал их давным-давно. Мне было… уже не помню точно… двадцать четыре или двадцать пять лет…
— А вы не дадите мне их почитать?
Она спрашивает так настойчиво, а я — я так радуюсь тому, что она натолкнулась на мои книги без всякого усилия с моей стороны, что больше не способен разыгрывать скромника.
— Возьмите, — просияв, говорю я. — Но при одном условии: не давайте их читать мужу. Пусть это останется нашим секретом.
— Обещаю вам, Мишель.
Она тронута, смущена, благодарна, восхищена. Она повстречала живого писателя! Не задавайся, старикан! Само собой, она повидала на своем веку немало других, но наверняка только издали, на этих светских встречах с читателями, на которые приходят снобы и раздают автографы. Здесь же, наоборот, перед ней редкая птица, которая, в виде исключительной привилегии, садится к вам на руку.
— Благодарю вас, — еще говорит она. — Я их не задержу. А где другие?
— Какие такие другие?
— А как же, ведь вы написали не только эти два романа?
— Да то-то и оно. У меня не оказалось времени продолжить… Моя профессия… мои обязанности… Но я вижу, мне придется описать вам всю мою жизнь.
Я рассмеялся, прежде всего потому, что мне было весело, а еще потому, что сказал себе: «Если ты, воспользовавшись обстоятельствами, раскроешь ей свое прошлое, она будет вынуждена раскрыть тебе свое, и тогда ты узнаешь… о Жонкьере!»
Я провожаю Люсиль до двери и в порыве доброй дружбы целую кончики ее пальцев.
— До завтра?
— До завтра, — отвечает она.
— Это правда?
— Обещаю.
Перехожу к ужину. Она явилась. Простое однотонное платье. В ушах бриллианты. Вильбер надулся. Он перехватил приветливую улыбку Люсиль, предназначавшуюся мне. Я так и чувствую, как он ощетинился и брюзжит про себя. Бессвязный разговор за столом. Люсиль неосмотрительна. Она невзначай назвала меня по имени. Тяжелый взгляд Вильбера, вначале направленный на нее, переходит на меня. Я неприметно толкаю локоть Люсиль. Я не решаюсь записать, что оба мы в игривом настроении, флюиды соучастия незримо перебегают от одного к другому. Заглотив лекарства, Вильбер уходит. Отделавшись от него, мы смеемся.
— Я дала маху, правда? — говорит она. — Ну и пусть! Я не обязана перед ним отчитываться. Знаете, Мишель, я начала читать вашу книгу «Полуночник». Откровенно говоря, я второпях прочла всего страниц сорок, потому что Ксавье непрестанно меня дергал.
— Вам понравилось?
— Очень.
— Спасибо.
— Почему вы перестали писать?
Я заказываю два кофе, чтобы иметь время подумать над ответом. Я стараюсь быть с нею предельно честным. Правда, и только правда.
— Из трусости, — отвечаю я. — По-моему, литература — занятие богемное. А мне хотелось зарабатывать много денег. Факт тот, что я заработал их много, но это не помешало мне стареть с пустыми руками.
Кончиком ногтя она соскребает со скатерти малюсенькое пятнышко и мечтательно повторяет: «С пустыми руками!» Я не стану петь ей старую песню о затонувших судах, выброшенных на берег, о расчлененных обломках кораблекрушения. К тому же она ждет не этого разговора. Она не была бы женщиной, если бы не желала узнать про мои любовные приключения. Поэтому я храбро приступаю к этой главе.
— Я женился, как все. Мою жену звали Арлетта.
— Она была хорошенькая?
— По-моему, да.
Люсиль нервно смеется.
— Вы в этом не уверены? Вы, мужчины, принадлежите к странной породе. А потом?
— У меня родился сын. Он не захотел работать в моем деле. И стал гражданским летчиком. Я много путешествовал. Он также. Кончилось тем, что мы потеряли друг друга из виду. Он женился в Буэнос-Айресе и вскоре разбился при катастрофе, оставив после себя вдову и ее сына — Жозе Иньясио.
— Мой бедный друг, — вздохнула она. — Как же это печально. Но ведь правда, что этот маленький Жозе служит вам утешением?
— Я не видел его ни разу в жизни. Я не был знаком и с его матерью. Аргентина такая далекая страна. Правда, время от времени я получаю письма.
— Сколько же ему сейчас?
— Значит, так — он родился в тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Выходит, ему двадцать два года. Не знаю даже, каков род его занятий.
— А ваша жена?
— Моя жена бросила меня, — говорю я. — Она покинула меня, даже не предупредив.