— О! Как прискорбно!
Я оперся ладонью о ее руку; возможно, я уже ждал такого случая.
— Нет. Все это в прошлом. Теперь рана зарубцевалась. Я больше ничего не жду от жизни.
Фраза, подобная этой, никогда не бьет мимо цели. Я заранее знаю, что Люсиль полетит ко мне на помощь.
— Не говорите так! — вскричала она. — Жизнь все-таки не мачеха. При вашем таланте ничто и никогда не кончается.
— У меня нет больше желания писать. Для чего? Для кого? У меня даже не осталось друзей.
Я искоса подглядываю за ней. Как она отреагирует? Люсиль зарделась.
— Так говорить нелюбезно с вашей стороны, — бормочет она. — Правда, мы знакомы недавно, но все же послушайте: ведь я чуточку больше, чем просто знакомая! Я — ваша читательница. А вы это ни во что не ставите.
Мне следует незамедлительно воспользоваться своим выигрышным положением, и я приправляю правду ложью.
— Полноте, — парирую я. — Напротив, я высоко чту вашу дружбу. Я даже готов признаться… вот уже несколько дней я больше не ощущаю себя несчастным, о-о, по глупейшей причине… Здесь никто ко мне не проявлял внимания… пока не появились вы. В моем возрасте одного проявления интереса уже достаточно, чтобы озарить все существование.
Она решается, преодолевая смущение:
— Я понимаю вас. Да еще как. И как же верно, что уже малейшее проявление интереса…
Она не заканчивает фразы. Голос ее дрогнул. Вскочив с места, она сжимает сумочку под мышкой и буквально убегает. Готов поклясться, что она расплакалась в лифте, и эти слезы действуют на меня благотворно. Я захвачен и сам, но держу ее на крючке. Окончилась необходимость в признаниях и во всей этой замысловатой игре, предваряющей любовь. Ах, Люсиль! Как хорошо, когда тебе идет семьдесят шестой год! Как же ты была права, избавляясь от Жонкьера и тем самым избавляя меня от миражей! Смерть одного возвратила жизнь другому. Правда, есть Рувр, которого нам следует остерегаться. Но как мало нам ни отпущено судьбой — несколько взглядов за обеденным столом, несколько слов под носом у Вильбера и несколько свиданий в библиотеке или где-нибудь еще, — это начало новой жизни. Я прощаю тебе все, дорогая Люсиль. Люсиль, милая. В самом деле, ну почему я должен сдерживать себя и не упиваться словами, не предаться опьяняющей нежности после стольких лет безнадежного воздержания! Да здравствует предстоящая мне бессонная ночь! Я распахнул окно в парк, и чело мое касается звезд.
9 часов
Я счастлив!
18 часов
Я счастлив!
22 часа
С чего начать? Мне надо так много сказать! А между тем я не тороплюсь сесть и писать. Скорее, мне хочется ходить и ходить, несмотря на пульсирующую боль в бедре. Я уже не в состоянии усидеть на месте. Ко мне вернулись мои двадцать лет. Я задыхаюсь от радости, какого-то воодушевления, жизненных сил, от которых мне нехорошо. Так не может продолжаться долго. Мне просто не выдержать. Вот почему я непременно должен подчиниться суровой дисциплине писателя. Будьте любезны. Одно воспоминание за другим.
Первое — самое потрясающее. Я был в библиотеке. Я ждал — с каким напряжением, с какой тревогой! Полвека суетных забот, праздных занятий, успеха, огорчений и тягостной покорности судьбе — всего этого внезапно как не бывало. Она вошла. Остановилась, и мы посмотрели друг на друга. С такой серьезностью. Мне этого никогда не забыть. Я сделал два шага, и тут… все смешалось. Помнится только, что я держал ее в объятиях, что мое лицо прижалось к ее волосам, а она бормотала, приглушив голос:
— О! Мишель! Что с нами творится? Что с нами творится?
Второе мое воспоминание — поцелуй. Я до сих пор смеюсь от умиления. Поцелуй юнца — в висок, в щеку, в приоткрытый кусочек кожи, которая приятно пахла и словно обещала губы, но это еще впереди.
— Дайте мне сесть, Мишель. Я не держусь на ногах.
Я хватаю стул. Усаживаю Люсиль. Она шепчет:
— Пожалуйста, закройте дверь. Мне будет спокойнее.
И вот я закрываю дверь на два оборота и возвращаюсь к ней. Наши жесты неуклюжи, и мы смущаемся. Мы боимся слов, боимся неловким движением разрушить то, что между нами возникло и чему я не сумел бы найти названия. Я просто знаю, что «это» — нечто сильное и в то же время хрупкое, столь же одинаково близкое и к слезам, и к радости. Присев на край стола, я обнял Люсиль одной рукой за плечи. Мы вынуждены опереться друг на друга, чтобы не опасаться следующих минут и плавно перейти от пылкого возбуждения к проявлениям нежной дружбы. Ведь если нам все еще дано ощущать пыл страстей, то возраст уже не дозволяет проявлять наивность. Существуют жесты и слова, которых нам следует избегать. А взамен приходится прибегнуть к восхищенным улыбкам.