Пустые разглагольствования Сафа, которые Динноталюц, махнувший рукой на приличия, выслушал, заедая переперченную рыбу под сыром пресными пирожками с тыквой, конечно же ничего не изменили в картине действий Гонца-отравителя, созданной общительностью шута ровно в два незатейливых приема. Было ли нечто подсыпано в чашу посла и если да, то что это было яд, не яд, яд, но только в определенном смысле? Динноталюц не замечал ни малейших признаков недомогания, но, к сожалению, это могло свидетельствовать как о том, что он стал жертвой розыгрыша Сафа, так и том, что ему суждено стать жертвой отравы, действие которой проявится позже, причем насколько именно позже - о том знают лишь отравитель и его поставщик. Однако, - продолжал рассуждать посол, - если Главный Гонец все-таки пустил в ход свои "дешевые и действенные" яды, вряд ли он сделал это с расчетом лицезреть мои лягушачьи судороги прямо здесь, в Обеденном Покое, где восседают за трапезой именитейшие люди Империи и среди них (этой мысли сопутствовал беглый взгляд на закушенную губку Харманы - она все еще давала воображаемую отповедь Сафу?) - дама, с которой, похоже, его соединяет нечто большее, чем соседство за столом. Поэтому наиболее разумным представлялось отказаться на ближайшее время от беспокойства за свою жизнь и, вместе с тем, испортить игру Главного Гонца, в которой Динноталюц доселе исполнял незавидную роль болвана. Чтобы изготовить новую маску, особой изобретательности не потребовалось - ее набросок был подарен Харманой, чья обида на Сафа уступила место участию в судьбе посла:
- Вы, наверное, находите нашу кухню чересчур темпераментной, - сказала она, впервые проявив интерес к Динноталюцу.
Главный Гонец и Саф разом посмотрели на нее, как на человека, который всю жизнь отказывался играть в лам, ссылаясь на равнодушие к пустым забавам, но однажды был уличен в увлеченном обсуждении с двумя офицерами своеобразия малахитовых фишек и их спорных преимуществ перед фишками из грютской бирюзы.
- Темпераментной, да, - вяло согласился посол и, сосчитав до пяти, обеими руками ухватился за край стола.
Гротескный соглядатай-южанин, обманувший бдительность гвардейцев, подыскавший укромное местечко на крыше Обеденного Покоя, продырявивший ее бесшумным орудием, какими снабжают своих героев ленивые сочинители комических сценок, припавший оком к алмазной чечевице дальноглядной трубы, остался бы доволен представлением, которое давал Динноталюц сотрапезникам, и, в первую очередь, Главному Гонцу.
А если бы южанин умел читать чужую речь по губам, то, устремив трубу на Сафа, он узнал бы, какие слова произнес шут над сползшим под стол телом Динноталюца, чтобы блеснуть своей образованностью и, чрезмерно не утруждаясь, позабавить своих соседей.
Закатились глаза, словно пара яблок В пару нор барсучьих, упала набок Голова, как пирог, требухой набитый, Хрип раздался тихий - мышь пискнет громче И улитка болтать скоро будет лучше, Чем испивший отвар магдорнского лука.
И, уже различая за спиной голоса, принадлежащие раздосадованным гвардейцам, соглядатай, отдавая последнюю дань своему любопытству, торопливо подсмотрел бы за Харманой, с отчужденной полуулыбкой сообщившей:
- Это, должно быть, подражание итским классикам.
- Итские классики неподражаемы, - строго сказал Саф.
- А вот наш гость действительно подражатель, - добавил он. - И весьма посредственный.
Главный Гонец пожал плечами.
- В его возрасте вино сильно бьет в голову. Не понимаю, что он надеется найти там, под столом.
Хармана поерзала на стуле, не то устраиваясь поудобнее, не то борясь таким образом с волнением, за которое, впрочем, с легкостью можно было принять ее желание находить в происходящем с послом именно то, что ей хотелось бы в нем находить, и робко спросила:
- Он действительно отравлен?
- Не имеет значения, - ответил Саф.
- Ни малейшего, - согласился с ним Главный Гонец.
После паузы, в протяжение которой шут глубоко зевал в сложенные лодочкой ладони, Саф пробормотал:
- Впрочем, о случившемся стоит сообщить нашему крикуну. Кто здесь Главный Гонец?
Главный Гонец удрученно развел руками:
- Один я идти не могу.
- Один вы и не пойдете. Мы отправимся вместе, заодно и разомнемся. А вам, Хармана, советую хорошенько присматривать за телом, чтобы оно не сбежало.
Семи лет отроду, Динноталюц, предоставленный попечению двух небывало хлопотливых тетушек, имел обыкновение прятаться от них в укромных уголках необъятного летнего дома, изобилующего всевозможными пристройками, чуланами и чердачными каморками. Обнаружив его исчезновение, тетки подымали на ноги всю прислугу и Динноталюц мог подолгу утолять свое детское тщеславие, упиваясь воплями "Тал, Тал, куда же ты запропастился?" и истыми призывами конюха к его варварскому амулету:
"Дай, копытце, верный знак, Где укрыт мой господин, Господин Кафайралак".
Но однажды - позже Динноталюц узнал, что соответствующие указания поступили от отца, которому пожаловался суровый конюх, потерявший из-за его проделок веру в чудодейственную силу копытца - тетки не пожелали подымать тревогу и он целый день просидел в одном из своих излюбленных укрытий, внимая не то сверчкам, не то птицам (он был не в состоянии разобраться даже в этом, столь сильны были обида и разочарование). Нечто подобное Динноталюц испытывал и сейчас, спустя сорок с лишним лет, лежа на пыльном ковре и притворяясь умершим от неведомого яда, притворяясь, как он понимал, исключительно убого и безыскусно. Ему, конечно же, никто не поверил, и в свете этого уход Сафа и Главного Гонца представлялся неоценимым подарком судьбы, избавившим посла от их обидных колкостей и, вместе с тем, подарившим ему шанс пусть ненадолго, пусть на несколько мгновений, стать единственным благодарным обладателем блеска застенчивости Харманы, не его жены.