– Жаль. Ведь ты мог бы стать бардом или странствующим менестрелем, как наша Сестра Соловей.
– Думаешь, смог бы?
– Конечно, хорошеньких как раз охотно зовут петь ко двору.
Неосторожно оброненные фразы, ласковые замечания, слова, таящие за собой невысказанное – все это томило не только их двоих. Кассандра ходила вокруг, словно молчаливая стражница принцессова целомудрия. Она искала в магистре изъяны, в его темных глазах – жестокие намерения, переживая, что с сердцем старой подруги вновь надумали поиграть. Вивьен окружила Эллану материнской опекой, хитростью выведывая планы мага на дальнейшую жизнь, а Варрик молча послал воронов старым друзьям, желая узнать, с кем их связала Верховная Жрица.
Любившая раньше поиграть на лютне у костра, эльфийка вновь вспоминала забытые песни ее народа. Вольного, дикого, неотесанного с некоторых сторон. Она распевала их сначала тихо, после – громче и ярче, разгораясь, словно завесный огонь. Зеленый, мутный, глубокий, как радужки ее ягнячьих глаз.
Песни лесного народца таили в себе шепот степных трав и шелест листвы, в каждой строчке пряталось дыхание утраченной цивилизации, и Эллана охотно дарила их свежесть желающим услышать…
И каждый желал к ней прикоснуться. Пусть кончиком пальца, лишь краем жадного уха, но каждый желал извлечь из путешествия хоть толику красоты, на секунду забыть, что мир лежит в их руках. Эллана позволяла себе все больше: петь поутру, рассказывать любопытным провожатым легенды своего детства, рисовать лики Богов на песке во время недолгих пересменок. Бремя брошенным наземь плащом спадало с ее узких плеч, позволяя вдыхать глубже.
– Ты только что задрожала, – настороженно заметил эльф, молчавший после полученного комплимента.
– Да. Это иногда сустав болит, – тихо произнесла Эллана, опасаясь, что за это неосторожное откровение подарок у нее отберут.
– Нервы еще не привыкли к новым связям. Передохни, Эллана, это пройдет.
– Даже если и не пройдет, ничего в этом страшного не будет. Я могу потерпеть.
– Нет, вот уж терпеть – точно не надо. Это не самая… Не самая полезная черта, присущая, все же, нашему народу.
Магистр задумчиво улыбнулся, вспоминая что-то болезненно забавное, но мыслью своей не поделился. Он разлепил было губы, собираясь рассказать долийке о том, что вызвало его смешок, но смолчал, угождая моменту. Девушка нехотя протянула лютню эльфу, и смуглые пальцы ее случайно коснулись его взмокшей от волнения кожи. Мурашки прошлись по живой руке, подбираясь к самой шее, чтобы там раствориться в щекотке подступивших чувств.
***
Ночью степь, по которой караван повозок должен был дойти до ближайшего к столице города, охватил ливень. Ветер путал его стройные порывы, плеща воду в лица уставших путников, размывая дороги, превращая те в месиво из грязи и камней. Кассандра, поняв, сколь плоха видимость, приняла решение задержаться на ближайшей площадке, выложенной омытой дождем брусчаткой, и путешественники с удовольствием воспользовались возможностью перевести дух.
В обозах, под непробиваемой дождем крышей, места хватила всем, кроме мокнущих снаружи лошадей. Маги услужливо разожгли теплое, но не обжигающее пламя, а Эллана затянула долгую песнь. Сонные подручные, оказавшиеся в одном с девушкой обозе, внимали ее словам до самого конца, слыша, как дождь разбавляет звуки музыки мягким рокотом стихии.
– Ну, похоже, все спят, – заметил Варрик, скромно улыбавшийся в углу. – Это бардовский дар, Леди Инквизитор.
– Проклятье, – спешно ответила Эллана. – Усыплять всех своими стараниями – весьма сильное проклятье. А почему не ложишься ты?
Гном грустно улыбнулся, отводя взгляд. Казалось, что эльфийка задала неуместный вопрос. Девушка виновато кашлянула, отвернулсь, давая Варрику возможность обдумать ответ. Она отодвинула шторку, отрезающую сырость улицы от нутра повозки, заглянула наружу, вглубь мокнущей природы обычно сухого края. Ливень продолжал гнуть траву к земле, мять ее, скатывая придорожную пыль, даря вездесущей равнине приятный запах стынущей сырости. Долийке уже не хотелось сидеть в тепле.
– Знаешь, однажды, когда Брешь еще прорезала Завесу, я словно бы видел сон, – признался гном, пока Эллана стояла к нему спиной. – И это было самым страшным из всего, что я вообще успел повидать за свою весьма долгую жизнь.
– Но ведь гномы… – прошептала эльфийка, не успев закончить.
– Точно, гномы никогда не видят сны, – проговорил Варрик, доставая из-за пояса клочок бумаги. – От того и было так страшно.
– Не потому, что снился кошмар?
В ответ на ее по-детски наивно заданный вопрос гном только грустно улыбнулся, закрывая уставшие глаза. Варрик пытался вспомнить каждую деталь, не обращаясь к сделанным после записям. К десятку, к сотне бумажек, исписанных после трехчасового сна, к тем клочкам, что хранили в своих объятьях услышанное, бесконечным пересказам произошедшего, в попытках верно истолковать смысл увиденного.
– Если то был кошмар, то, наверное… Его мягкая форма. Не те ужасы, о которых иногда пишут мои сновидящие коллеги.
– Уродливые бабочки вместо страшных пауков? – спросила Эллана, пытаясь разогнать тьму его мыслей.
– Хоук.
При одном лишь упоминании ее имени эльфийка слишком живо вспомнила Защитницу. Едва гном сомкнул губы, пред взором Элланы предстала Мариан – ее собранные в хвост волосы, напоминающие блестящий на солнце оникс, ее вечно смеющиеся золотые глаза, губы, ярко смазанные карминовой помадой. Долийка вспомнила, как видела ее в последний раз: разбойницу, подарившую Инквизитору свою последнюю улыбку, Защитницу, развернувшуюся к демону и пропавшую в его скользких лапах. «Корифей – это мое бремя, я сняла печати», – сказала Хоук когда-то давно, но готова ли была разрешить его… Так печально?
– Как это было? – спросила девушка, чувствуя, как пальцы обеих ее рук начинают дрожать. – Она что-то говорила тебе?
– Да. Она сидела за партией в Порочную Добродетель, играла с каким-то духами или демонами. Хоук пригласила меня к столу, сказала, что не ожидала увидеть… Спрашивала, как поживает Андерс, как там Бетани, ее дядя-пропойца, а когда я пытался узнать, как поживает Она, Хоук переводила тему. Превратила наш разговор в очередную шутку, историю на отдельную главу.
– Она не сказала об этом?
– Обмолвилась только о том, что ей хорошо сейчас, но скоро она сможет вернуться.
Эллана виновато отвела взгляд. Знал ли Варрик, что это она решила, кому придется остаться в Тени, прикрывая тыл, догадывался, за кем оставалось последнее слово, решающее судьбу одного из проводников? Если и так, то гном не подавал вида. Первые недели, месяц – тот избегал разговоров и бесед, утопал в письмах с соболезнованиями, а с ней, с долийкой, Варрик не говорил в особенности, но после приезда Бьянки апатия прошла, забрав за собой и краски обиды. Все ли?
– Может, нам остается лишь ждать, Варрик? Может, Хоук нашла способ выжить, и сейчас ищет путь назад или уже следует по нему?
– Ждать… И желать, чтобы небеса вновь раскрылись над головой, либо выплюнув ее, либо забрав меня в Тень.
– Чем тебе не мил этот мир, Варрик? – грустно шепнула Эллана, не позволяя себе проявить сочувствие, что могло показаться другу постыдным.
– Мил, конечно же, он все еще мил мне, – ответил гном, отворачиваясь. – Просто слишком скучаю по ней.
Ливень за стенами повозки усилил напор, вода падала с небес сплошным потоком, и шум ее не гнал за собой печали. Эллана закрыла глаза, чувствуя, как горло перехватывает широкая ладонь грусти, как она душит ее, мешает вздохнуть. Люди, пережившие вместе ярчайшие моменты своих недолгих жизней, поддерживающие друг друга в беде и веселье, любящие люди – они срастаются, единятся, оборачиваясь не кусками, но цельной единицей. И что делать им, единым, сросшимся, после неизбежного расставания? Прыгать в саму Тень, лишь бы не разделяться, умирать, тонуть, растворяться в чужих амбициях, но быть вместе? Варрик не знал. Не знала об этом и Эллана.