Ну буке-е-етик же!
- Обойде-е-е-ешься! - в тон ему взвыл я. - Я сказал, нет времени. Чего непонятного?!
- Ты же обеща-а-ал! - завопили уже два голоса. Я молча продолжал идти вперед, почти волоком перемещая наследников. Наше движение сопровождали равномерные звуки «а-а-а-а» и «ы-ы-ы-ы», зверские всхлипывания и периодический визг. Нинка просто сердито орала, но хотя бы переставляла ноги, а вот Олег попытался было упасть на землю в знак протеста, но я просек его намерение и тычком в спину придал ему хорошего ускорения, с которым он, как ракета, благополучно влетел в дверь подъезда. Нинка, как более старшая и разумная, посмотрев на это, прекратила вопить и вошла куда надо сама.
Но все равно, конечно, в квартиру детишечки явились, утопая в соплях и гундося уже с порога длинные неразборчивые жалобы. На шум выбежала встревоженная Ксюшка с блестящими глазами, закутанная шерстяным шарфом.
- Что такое, что случилось? - выговорила она сквозь кашель.
Олег выпрямился, как повстанец перед расстрелом на небезызвестной картине. Он перестал рыдать, и его влажные глаза лишь выражали ужасное горе и отчаяние, достойное жертвы фашистского режима. Нацелив на меня палец, сынуля очень раздельно произнес:
- Он. Не. Дал. Нам. Набрать... Листиков!!!
- Мне некогда, у меня там осведомитель стынет, завтра наберут, - попытался я пресечь одной фразой все возможные Ксюшкины претензии. Не тут-то было, она зашла с другого бока:
- Ну и что, что осведомитель?! Обязательно нужно было так доводить детей?! Вон, даже Нина вся зареванная!
- Просохнет. Я свое дело сделал, в конце концов: ты сказала, их забрать, так я и забрал. О листиках и прочих прибаутках мы не договаривались, - это сообщил я уже из комнаты, сидя к жене спиной перед тумбочкой, откуда выкапывал ключи от машины.
- Да-да, конечно! - хрипло занудила она из коридора с гнусаво-истеричными нотками, словно еще один противный ребенок. - Уйди еще подальше, зачем тебе на меня смотреть, когда ты со мной разговариваешь! Вообще иди в другую комнату и говори оттуда, а то ты недостаточно показал, насколько тебе на нас всех чихать!
- Ааааа... Ыыыыы.... Листики... - поддали атмосферы дети.
Я выкопал, наконец, ключи, и совершил желаемое Ксюшкой действие: то есть прошел в коридор и повернулся к ней лицом. Боюсь только, на этом самом лице она ничего хорошего не увидела, потому что почти тут же я заорал на нее в лучших традициях Карги:
- Да вы все охренели, что ли? Рты себе заклейте своими листиками! А ты отвяжись от меня к чертям собачьим со своими претензиями и не вякай мне под руку!
Дети проявили благоразумие: они разом умолкли, обежали меня и, как испуганные ежи, укатились куда-то в комнату. Ксюшка тоже молчала, глядела на меня исподлобья и теребила шарф, а глаза ее быстро, будто их кто-то накачивал насосом, заполнялись слезами. Наконец она всхлипнула, попыталась из себя выдавить какие-то слова, отвернулась, судорожно бросилась в ванную и захлопнула за собой дверь. Через пару секунд там зашумела вода, и сквозь нее послышались кошмарные задыхающиеся рыдания. От них у меня тут же у самого сдавило в груди, и я завис перед дверью, абсолютно не зная, что делать. Так у нас бывало и раньше: я, когда мне было некогда задумываться и разводить политес, гаркал что-нибудь грубое на повышенных тонах, в том стиле, в каком привык общаться с сестрицей. Но если с Оксанки все мои вопли скатывались, как с гуся вода, и реагировала она на них в стиле «утерлась и дальше пошла», то жена каждый раз очень болезненно воспринимала такое «братское» с ней обращение, начинала реветь и часто обижалась на несколько часов. Обычно я в таких случаях наворачивал вокруг нее сужающиеся круги и приносил многочисленные извинения, впрочем, вполне искренние, потому что совершенно не хотел такого эффекта, но сейчас жесткий хронометраж не давал мне даже времени на куцее раскаяние. Если я ей крикну сквозь воду что-нибудь в стиле «прости меня сейчас, потому что через пять минут я уйду», то сто процентов не достигну успеха: Ксюшке всегда нужно больше времени, чем мне, чтобы отойти... Ничего не поделаешь, попозже пошлю ей смс-ку: это все же лучше, чем ничего.
Решив все, что надо, и стараясь не слушать продолжающиеся за дверью ванной рыдания и не реагировать на них эмоционально, я вделся обратно в куртку и открыл дверь.
Из комнаты высунулся Олег: его лицо было не только заплаканным, но еще и перепуганным.
- Мама плачет, - сказал он тихо и вопросительно заглянул мне в глаза.