Прежде чем началась та или другая из этих битв, мне довелось лицезреть волнующий символ победы. Вчера вечером два офицера и один унтер-офицер доставили в Елисейский дворец большой флаг, имеющий размеры знамени. Это флаг 4-го батальона 132-го немецкого полка. Он, повторяю, был взят на плоскогорье Сент-Блез нашим 1-м батальоном пеших стрелков: очень длинное древко, материя цвета красной смородины с белым крестом посередине. В центре императорский орел, в лапах у него связка стрел и меч, под ним лента с девизом: «Pro Gloria et patria» (за славу и отечество). На всех четырех углах инициалы Вильгельма с короной. Этот пышный флаг доставил вчера в военное министерство полковник Серре, наш бывший военный атташе в Берлине, тот самый, который с такой прозорливостью указывал нам на происки императорского милитаризма и который недавно возвратился во Францию. Флаг был выставлен для обозрения публики в окне военного министерства. Затем он провел ночь во дворце президента республики. В ночной тиши моего кабинета я долго созерцал этого немого свидетеля наших первых военных успехов. Сегодня утром отряд пешей республиканской гвардии доставил его в Дом инвалидов. Несший его унтер-офицер не держал его прямо – флаг покоился на его плече, как мертвое знамя, отряд прошел по авеню Мариньи к мосту Александра III без музыки, она заиграла только в момент прибытия к Дому инвалидов. Генерал Ниокс, комендант Дома инвалидов, поместил этот трофей в надежном месте в старом отеле Мансара.
Так как концентрация наших войск закончилась, я выражаю Мессими свое намерение отправиться вместе с ним как можно скорее на фронт и обратиться к нашим армиям со словами ободрения от имени правительства. Мессими лично сторонник такой поездки, но он считает себя обязанным запросить мнение главной квартиры, а она находит, что для этого еще не настало время. И вот впредь до нового приказа я вынужден оставаться в своей частной клетке и, будучи главой республиканского государства, играть роль roi faineant (короля-бездельника). Но слово за армией. Я молчу и подчиняюсь.
Но не молчит Клемансо. Он пришел ко мне с жалобой, что «сводки» главной квартиры скрывают наши неудачи и слишком шумно прославляют наши победы. Он утверждает, что один полк запасных из Марселя попал в плен, а один батальон стрелков понес страшные потери, потому что в слепом энтузиазме ринулся в необдуманную атаку. Он уверяет, что при первом походе на Мюльгаузен сделано было много грубых ошибок. «Боюсь, – замечает он, – что, если мы в тот или другой день потерпим поражение, всегда возможное, произойдет печальный поворот в общественном мнении, которое искусственными способами поддерживают в состоянии экзальтации, – оно внезапно упадет с неба на землю». Я разделяю мнение Клемансо. Но конституция не дает мне никаких возможностей личных действий, и по сей день и главная квартира и военный министр снабжают меня информацией не в большей мере, чем прессу и публику. Сколько я ни жалуюсь, мне отвечают только молчанием и силой инерции.
Эрнест Лависс сообщает мне, что Извольский, такой же хлопотливый во время войны, как и в мирное время, созвал в своем посольстве поляков, проживающих в Париже, чтобы пожурить их на свой манер. В числе присутствующих находилась мадам Кюри. Эти поляки обратились к Извольскому с вопросом, выражает ли манифест великого князя Николая Николаевича, в котором их родине обещано самоуправление, не только мысль русского главнокомандующего, но, как их уверяли, также волю императора. Они были поражены и несколько обеспокоены, получив от посла уклончивый и двусмысленный ответ. Они желали бы, чтобы Франция в публичных декларациях взяла на себя ручательство за обещание великого князя. Несомненно, придет время для подобного рода гарантии, но теперь слишком рано учитывать векселя на будущее и брать на себя обязательства, судьба которых, увы, будет зависеть от масштабов победы.
Сегодня, правда, обилие оптимистичных телеграмм. Вечером мы получили известие, что войска 2-й армии занимают по ту сторону Сейля весь район прудов вплоть до местности на запад от Фенестранжа. Из Ниша Бопп сообщает, что вчера произошло сражение между сербами и австрийцами при Лознице и Шабаце. Уничтожены три неприятельских полка. Захвачены четырнадцать орудий. Австрийцы обратились в беспорядочное бегство, сербы преследуют их. Из Москвы Палеолог телеграфирует130*, что торжество в Кремле состоялось сегодня утром с беспримерным блеском. «Фанатичный энтузиазм толпы, – замечает наш посол, – свидетельствует о том, в какой мере эта война популярна в России». Да послужат этот фанатизм и эта популярность так долго, как этого потребуют интересы союза! Однако за этими утешительными проблесками света сколько мрачных туч сгущается над нами!